Том 2
Шрифт:
— Мудрец говорит дельно! — заметил Чингисхан и приказал писцам записать слова Чан Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-татарски, чтобы издать особый закон о почтительности к родителям. [181]
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан Чунь взял только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:
— Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства, чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства сделать человека бессмертным?
181
Такой закон был вписан в «Ясу» Чингисхана.
Чан Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
— Если у тебя сейчас нет такого лекарства, — продолжал Чингисхан, — то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и правителем большой области… Я дам тебе конскую торбу, полную золотых монет… Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:
— Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть только у китайского богдыхана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять о возвышенном… Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам, своими руками…
Каган молчал, пристальным взглядом впился в изможденное лицо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
— На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благородных юношей. Мне не нужно дворца: размышлять я могу, стоя на камне… Я изучал все мудрейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств, чтобы увеличить силы человека, излечить его от болезни и оберегать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным…
Задумался Чингисхан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть тростники писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
— У наших монгольских стариков есть поговорка: «Говорящий правду умирает не от болезни», — кто-нибудь от злобы прикончит праведного раньше времени… Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи… А ты, мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся сказать правду, что средства стать бессмертным — нет! Ты чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба — говори! Обещаю ее исполнить.
Чан Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.
— У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни, чтобы сказать ее тебе: прекрати свои жестокие войны и повсюду среди народов водвори доброжелательный мир!
Брови Чингисхана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось. Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
— Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря кричат: «Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и вблизи станет спокойно…» А я не разгромил еще моего старого врага, тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей пятой… Могу ли я терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингисхан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости, прошипел:
— Разрешаем удалиться!
…Зиму этого года Чингисхан провел около Самарканда. Он не любил тесноты городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха «Кек-серай», окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, скот, жен и детей. Чан Чунь раздавал пожалованную Чингисханом еду и сам варил для просителей кашу.
Когда Чингисхан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов; пока все воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель государства Хорезм.
182
Коренной ордой монголы называли северо-восточную часть Монголии по течению рек Онона и Керулена, где жили ближайшие родичи Чингисхана.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингисхана находился на правом берегу реки Сейхун. Сюда по вызову Чингисхана прибыли на курултай его сыновья: Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи. С сыновьями, ханами и главными начальниками Чингисхан совещался о плане завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до Последнего, крайнего моря.
Лагерь Чингисхана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингисхан любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно лежавшим перед ним Чингисханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и, возвращаясь в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан Чуня, чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингисхана перед дикой свиньей вмешательства вечного неба? Чан Чунь сказал:
— Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не осмелился напасть на лежащего в болоте Потрясателя вселенной — это знак покровительства неба.