Том 3. На японской войне. Живая жизнь
Шрифт:
Мы шли по песчаным, лесистым холмам до наступления темноты. Грохот пушек чуть доносился теперь из глухой дали.
У дороги, в лесу, стоял на горке богатый китайский хутор, обнесенный каменною стеною. Мы остановились в нем на ночевку. Все фанзы были уже битком набиты офицерами и солдатами. Нам пришлось поместиться в холодном сарае с сорванными дверями.
Знакомые лица, – осунувшиеся, зеленовато-серые от пыли, – казались новыми и чужими. Плечи вяло свисали, не хотелось шевелиться. Воды не было, не было не только, чтобы умыться, но даже для чаю: весь ручей вычерпали до дна раньше пришедшие части.
– Как дела?
Они безнадежно махнули рукою.
– Везде войска бегут, японцы напирают отовсюду… Сегодня заняли Мукден…
– Сегодня… Позвольте, ведь сегодня – 24-е февраля!.. – воскликнул я.
Мы переглянулись, пораженные; еще неделю назад японцы приглашали русских на 25-е февраля к себе в Мукден «на блины»… Конечно, это было только случайное совпадение, но какой-то суеверный трепет пробежал по душе.
Быстро вошел помощник смотрителя Брук, держа над головою белый листок.
– Господа! Сегодняшний номер «Вестника Маньчжурских Армий»!
Мы жадно схватились за листок…
Вот он и теперь лежит передо мною, – я сохранил его, – этот исторический листок, вышедший из-под типографского станка во время всеобщего бегства русской армии. Номер от 24 февраля 1905 г. (№201-202).
Сегодня были отбиты атаки японцев на Нюсинтунь, причем наши войска сами перешли в наступление… На Саньтайцзы было отбито пять атак… Потери неприятеля очень велики, и сегодня к вечеру он заметно подался назад… Сегодня утром выбита последняя партия японцев из дер. Юнхуантунь. Командир корпуса именем Главнокомандующего благодарил войска… По наблюдению нашего охотника, японские обозы отступают на юг… Войска бодры, готовят чай (!), ожидая атаку… Японцы, расстреливаемые почти в упор, отступили… С утра идет упорный бой на позициях в окрестностях Фанцзятуня. На этом участке в резервах боевых позиций играет музыка некоторых наших полковых оркестров… Настроение войск – спокойное, веселое…
Следующий номер «Вестника» уже не вышел, – типография была брошена, и редакторам пришлось спасаться поспешным бегством. Но до последней минуты, до последнего номера они твердили, что все у нас идет великолепно, и ни словом не обмолвились о том, что наши позиции уже отданы японцам, что склады подожжены, Мукден бросается…
Лучше же всего окончание номера. Виньетка, а за нею с буквальною точностью следует:
Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы;- Подожди немного, Отдохнешь и ты.
Эти стихи, в переводе, великого русского писателя-поэта поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Юрьевича Лермонтова, убитого в 1841 году, участника сражений, – человека воинской доблести, с истинно-русской душой.
Точка. Все… Что это? К чему? В чем смысл?
Все хохотали. А назавтра, во время отступления, повсюду уже повторялось стихотворение, в pendant к вышеприведенному импровизированное одним молодым казаком-хорунжим:
Тихо на дороге Сладким сном все спит, Только грозный Ноги На Харбин спешит. Нас уже немножко, Все бегут в кусты… Подожди, япошка! Отдохни ж и ты!
Всю
В серых сумерках повозка за повозкою выезжали на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и зашли с Шанцером в фанзу, где спали офицеры. Она была уже пуста. Мы присели на кхан (лежанку). Постланные на нем золотистые циновки были теплы, и тепло было в фанзе. Я прилег на циновку, положил под голову папаху; мысли в голове замешались и медленно стали опускаться в теплую, мягкую мглу.
Шанцер будил меня. Я ответил, что посплю, пока придет время ехать, пусть он тогда пришлет за мною. Через полчаса я проснулся, освежившийся, бодрый. Вышел на двор. За раскидистыми соснами пылала красная заря, было совсем светло. По пустынным дворам хутора тихо и неслышно ходил старый китаец-хозяин.
– Ваше благородие! Ваше благородие! – услышал я задыхающийся от волнения голос моего денщика.
Я откликнулся. Он подбежал.
– Идите скорее, все уезжают!.. Сзади японская кавалерия напала…
Мы побежали за хутор, где ночевал наш обоз. В воздухе стояла близкая и частая ружейная трескотня. Привыкший к ней, я раньше совсем не обратил на нее внимания… Что такое? Как тут успели появиться японцы?
Наши повозки одна за другою быстро выкатывались на дорогу. Шанцер и главный врач, верхами, стояли на вершине горки и смотрели. Я сел на лошадь и подскакал к ним. Только что поднявшееся солнце косыми лучами освещало желтовато-серую равнину, по ней мчались всадники чуждого вида, с желтыми околышами фуражек; они мчались наперерез дороге, по которой мы вчера подъехали к хутору. На дороге видны были сквозь пыль русские обозы; солдаты с безумными лицами нахлестывали лошадей. За горою трещали частые ружейные выстрелы и бухали пушки.
Мы повернули и поскакали следом за нашим обозом. Дорога шла вдоль подножия горы, заросшей густым лесом. Над деревьями зародился беловатый комочек дыма, и донесся звук разорвавшейся шрапнели. Другой, третий дымки, – и шрапнели роено и часто пошли лопаться над лесом.
По дороге бешено мчались обозы, пешие солдаты бежали кустами. На дворе придорожной фанзы суетились бледные пехотинцы, дрожащими руками поспешно надевали вещевые мешки и прицепляли котелки. Из фанзы вышел офицер с фуражкою на затылке.
– Это что такое?! – грозно крикнул он на своих солдат.
– Вот, ваше благородие!.. Все уезжают…
– Уезжают?.. Пусть уезжают!.. А мы будем драться… Смирно!
Обозы мчались… На дороге было тесно, часть повозок свернула в сторону и скакала прямо по полю, через грядки. Из лесу вылетел на нашу дорогу артиллерийский парк. Двойные зеленые ящики были запряжены каждый в три пары лошадей, ездовые яростно хлестали лошадей по взмылившимся бокам. Ящики мчались, гремя огромными коваными колесами. Артиллеристы скакали, как будто перед ними была пустая дорога, а она вся была полна обозами.