Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
Шрифт:
— Вот, сдохни от зависти, проклятый, жадный пес! Теперь попробуй меня переплюнуть!
Но и господина Петера Трновского не так-то просто было переплюнуть, коль скоро дело дошло до «кто кого». Едва он услыхал о «ходе» Гашпара, как злая, гордая кровь его вскипела:
— Вот как? Ты еще смеешь голос подавать? Пыль хочешь всему свету в глаза пустить какими-то двумя-тремя жалкими тряпками? Со мной захотел тягаться? Ну что ж, попробуй!
И, не долго думая, он послал за девочкой, а затем отправился с ней к ювелиру, где накупил целую груду украшений: жемчуга, кольцо со смарагдом, серьги, браслет и ожерелье — все из чистого золота, — словом, все, что только нашлось дорогого и красивого на витрине у ювелира. Не всякая обитательница аристократического замка получает столько в приданое.
Такой оборот дела несколько изменил положение Аполки. Но еще больше изменений внес он в жизнь писаря Кливени, так как все эти ценные предметы, попав в его руки, быстро превращались в вещества жидкие. Разумеется, не каким-нибудь там чудесным способом, а через посредство ростовщика-еврея, которому славный опекун аккуратно относил все эти вещи в заклад.
Ох, и погулял же Кливени за это время в жолненском «господском ресторане»: вино и пунш лились рекой, гремела музыка, летели форинтовые бумажки цыгану-скрипачу Гонгою, с которым он затем обходил город и, останавливаясь под окнами у панславистов, заставлял цыгана играть песенку:
Красный повод, белый конь! Страну продал, боже мой!Это был смелый намек на печальное приключение его величества короля Святоплука, * всякий раз приводивший в бешенство жолненских господ словаков.
А писарю только того и надо: Кливени уже сто раз следовало выгнать из магистрата за бесчисленные должностные преступления и мелкие злоупотребления по службе. Но можно ли лишить должности такого великого венгерского патриота? Дело Кливени всегда было делом Венгрии! А писарь был малый не промах и отлично знал, на какой струне нужно играть. И он-то уж куда лучше использовал этот «красный повод», чем вождь венгров Арпад, превратив его в своего рода патент на неприкосновенность.
Разумеется, теперь он стал обращать больше внимания на Аполку, даже послал ее в школу учиться. Однажды, заложив у ростовщика очередной браслет с рубином, он купил девочке кусок кокосового мыла.
— Жужанна, — сказал он жене, — сегодня я получше присмотрелся к девчонке. Знаешь, она будет очень красивой, когда вырастет. На редкость красивой. А, впрочем, почему бы ей не быть красивой? Ты что-то сказала, Жужанна? Ничего не сказала? Ну хорошо делаешь, что молчишь. Умой, причеши ее да одевай чисто. Хочу, чтобы она была хорошенькой. Ничего плохого мне не будет от этого, да, наверное, и ей тоже. Нет, в самом деле, есть что-то чертовски приятное в ее мордашке.
Тут он позвал с кухни Аполку, долго ее разглядывал, а затем протянул ей завернутый в шелковую бумагу кусок мыла.
— Ну-ка, козявка, — непривычно ласковым и игривым тоном заговорил с девочкой, — что принес твой опекун своей маленькой овечке? А ну, живо, целуй мне руку!
Девочка приложилась к дядюшкиной «ручке» и развернула обертку. Увидев, что было завернуто в бумажку, Аполка мило улыбнулась. О, это была уже не та детская улыбка, которой она выразила свою радость, когда дядя Петер купил ей медовые пряники, — нет, это была уже улыбка девушки. «Мыло! Туалетное мыло!» — пронеслось у нее в голове, и, покраснев до корней волос, она убежала.
О, этот маленький кусок туалетного мыла, как много он ей сказал! Тонкий, дразнящий аромат его щекотал ноздри и, пропитав каждую частичку ее тела, казалось, с кровью проник в сердце, где разбудил то маленькое чудовище, которое, свившись в клубок, подобно змейке, дремлет до поры в молоденькой девушке. Имя ему — кокетство. Дочь Евы, стучат! Это всего лишь кусок туалетного мыла. Но ведь ты слышишь, ты угадываешь, чей это зов?!
Аполка вступила в четырнадцатое лето своей жизни, хорошея с каждым днем, когда судьба ее сделала новый, еще более неожиданный, поворот.
Бургомистр, прослышав о доброте дядюшек к племяннице и вместе с тем видя, что писарь Кливени все подарки братьев Трновских использует в своекорыстных целях (именно так выразился сей государственный муж), сообщил о положении девочки губернатору, у которого покойный доктор Трновский был в свое время домашним врачом. Их превосходительство соизволяя принять живейшее участие в судьбе сиротки и пообещал заняться этим вопросом, чтобы вырвать бедное дитя из рук пьяницы-писаря.
Оба Трновские получили приглашение на очередной обед у губернатора, и за шампанским, когда размягчается любое сердце, губернатор, дипломатично заведя разговор о девочке, уговорил братьев не бросать сиротку на произвол судьбы, а воспитывать племянницу на равных основаниях, поочередно беря Аполку к себе в дом — каждый раз на полгода.
И вот началась новая комедия, да такая, какой еще свет не видывал.
Дядюшка Петер, который первым взял Аполку к себе в дом, немедленно выписал ей профессора из Туроц-Сент-Мартона, компаньонку-француженку из Женевы, заказал в Бестерце для нее шелковые платья, шляпки и туфельки, привез множество книжек с картинками из Праги и стал воспитывать девочку, словно какую-нибудь принцессу, так, что весь город глаза вытаращил от изумления при виде такой роскоши.
Но шесть месяцев спустя Петер Трновский отослал профессора и бонну, запер в сундуки красивые, отделанные лентами платья и безделушки, велел Аполке надеть то, в чем она пришла к нему от Кливени, — заплатанную ситцевую юбочку, рваные ботинки и полинялый клетчатый платок, — и самолично проводил ее до калитки дома Гашпара, там он нежно обнял и поцеловал племянницу и сказал:
— Ну, а теперь иди к этому негодяю.
Дядюшка Гашпар поверг город в еще большее изумление. Он не только перещеголял своего брата, заказав платья для девочки в Вене и купив ей в Галиции упряжку лошадок-пони, но и задел Петера за живое, решившись на шаг, который, хотя и противоречил убеждениям самого Гашпара, зато поразил его заклятого врага в самое сердце: он пригласил в учителя девочке не словацкого профессора из Туроц-Сент-Мартона, а чистокровного венгра из Дебрецена, строго-настрого приказав ему воспитывать маленькую Аполку в венгерском духе. Что ему одна погибшая душа, когда представляется возможность целых полгода злить эту гадину — своего братца?!
Дебреценский профессор Пал Сабо сделал все, что мог, для того, чтобы девочка полюбила все истинно венгерское и возненавидела словаков.
На удар отвечают ударом, и на третье полугодие дядюшка Петер, прослышав, что в Вене у каких-то юных графинь есть маленькая эфиоп, тотчас же раздобыл и Аполке арапчонка.
Кроме того, он купил ей верховую лошадь, пригласил компаньонку, выписал для девочки множество платьев из Парижа и сразу двух гувернеров из Туроц-Сент-Мартона, чтобы те с большим успехом внушили девочке ненависть к венграм и возродили в ней славянский дух.