Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
Многие, слушая музыку, разглядывали даму в кресле — ее роскошные волосы привлекали внимание, тем более что сидела она у всех на виду. Лица ее не было видно, но описанные уже хитросплетения локонов, изящные ушко и шейка, тонко очерченная матовая щека наводили на мысль, что женщина, должно быть, очень хороша собой. Подобные надежды иногда приносят разочарование, — так случилось и на этот раз: когда дама наконец повернула голову, сидевшие сзади увидели, что она вовсе не такая красавица, как они предполагали и даже, сами не зная почему, надеялись.
Прежде всего — недостаток, которого, увы, рано или поздно
По окончании концерта, когда публика начала расходиться, многие нарочно прошли поближе к ней. Почти все оглядывались, стараясь получше рассмотреть эту женщину, вызывавшую общий интерес, а она неподвижно сидела в кресле, ожидая, пока освободится для нее дорога. Она как будто ничего не имела против удовлетворения их любопытства и иногда сама поднимала навстречу обращенным к ней взглядам свои темные, приветливые, кроткие и чуть печальные глаза.
Ее вывезли из сада и покатили по улице, и вскоре она и мальчик, шагавший рядом, исчезли из виду. Проводив их взглядом, некоторые принялись расспрашивать об этой женщине: им рассказали, что она вторая жена священника из соседнего прихода, что она хромая и что в прошлом у нее, кажется, была какая-то история, правда, вполне невинная, ну а все-таки что-то было.
По дороге домой мальчик выразил надежду, что с отцом за их отсутствие ничего не случилось.
— Сегодня ему вроде получшало, так что, наверное, все в порядке, ответила она.
— Не «получшало», мамочка, а «стало лучше», — нетерпеливо и даже раздраженно поправил питомец знаменитой аристократической школы. — Пора знать такие вещи.
Мать смиренно приняла это замечание, нисколько не обидевшись, и не отплатила ему той же монетой, хотя могла бы посоветовать ему вытереть хорошенько губы, облепленные крошками от пирога, которым он тайком лакомился, извлекая по кусочку из кармана. Далее миловидная женщина и мальчик продолжали свой путь молча.
Неправильности речи имели некоторое отношение к истории ее жизни; она задумалась, и мысли ее, видно, были не из веселых. Она как будто спрашивала себя, разумно ли она поступила, избрав жизненный путь, приведший ее к такому положению вещей.
В глухом уголке Северного Уэссекса, миль за сорок от Лондона, в окрестностях благоденствующего городка Олдбрикэма раскинулась живописная деревушка с церковью и домиком пастора, — сын ее никогда их не видал, но ей-то они были Хорошо знакомы. Это была ее родная деревня Геймэд, и именно здесь произошло событие, перевернувшее всю ее жизнь; ей в ту пору было всего девятнадцать лет.
Как хорошо помнила она этот первый акт своей маленькой трагикомедии тот весенний вечер, когда у священника умерла жена. С тех пор прошло уже много лет, она стала его второй женой, но в те далекие времена она служила в его доме простой горничной.
Когда все, что можно было сделать, было сделано, и конец все же наступил, она, уже в сумерках, собралась пойти к своим родителям, жившим в той же деревне, и сообщить им печальную новость. Отворив садовую калитку, она поглядела в ту сторону, где высились огромные деревья, заслоняя бледный свет закатного неба, и ничуть не удивилась, различив у ограды темную фигуру, хотя для приличия лукаво воскликнула:
— Ох, Сэм, до чего ты меня напугал!
Это был ее знакомый, молодой садовник. Она подробно рассказала ему о последних событиях, и оба они примолкли, охваченные тем возвышенным, спокойно-философским настроением, которое всегда является, когда несчастье постигает кого-то рядом, но не самого философа. Однако на этот раз случившееся имело и прямое отношение к ним.
— А ты как — и теперь будешь служить у пастора? — спросил он.
Об этом она еще не думала.
— Не знаю, — сказала она. — Наверное, все останется по-прежнему.
Они шли рядом по дороге к дому ее матери. Потом рука его обвилась вокруг ее талии. Она тихонько высвободилась, но он опять ее обнял, и на этот раз она не сопротивлялась.
— Вот что, Софи, милая, неизвестно еще, оставят тебя или дадут расчет, а тебе, может, захочется иметь свой уголок, так ты знай, вот скоро я устроюсь попрочней, — и мы сможем зажить своим домком!
— Ишь ты какой скорый! Да я еще ни разочку не сказала, что ты мне нравишься. Это ты за мной бегаешь!
— Что же, разве я не имею права попытать счастья, как другие? — Они уже подошли к дому ее родителей, и он хотел поцеловать ее на прощанье.
— Нет, Сэм, не смей! — воскликнула она, прикрыв ему губы ладонью. — Уж сегодня-то мог бы вести себя поприличней. — И она убежала, так и не позволив себя поцеловать и не пригласив его зайти.
Овдовевшему пастору было в то время лет под сорок; он происходил из хорошей семьи; детей у него не было. В своем маленьком приходе он и раньше вел довольно замкнутый образ жизни, отчасти потому, что владельцы соседних поместий бывали здесь только наездами; теперь же тяжелая утрата укрепила в нем привычку к уединению. Он еще реже появлялся на людях, еще меньше принимал участие в той сутолоке и суете, которые в нашем мире называют прогрессом. Долгое время после смерти жены все в доме шло по-прежнему: служанка, кухарка, садовник и горничная делали, что им надлежало, или не делали — смотря по настроению, пастора это не заботило. Но однажды кто-то удивился, зачем одинокому человеку столько слуг. Справедливость этой мысли поразила его, и он решил несколько сократить свое хозяйство. Однако Софи, горничная, опередила его, заявив как-то вечером, что хочет взять расчет.
— Почему? — спросил священник.
— Сэм Гобсон за меня сватается, сэр.
— Вот как, — и что же, вам хочется замуж?
— Нет, не очень. Но надо же иметь свой угол. А то мы слыхали, что кому-то из нас придется уйти.
Через два дня она сказала:
— Если вы не против, сэр, я пока обожду брать расчет. Мы с Сэмом поссорились.
Он поглядел на нее. Прежде он особенно к ней не присматривался, хотя часто замечал ее тихое присутствие в комнате. Какая она нежная, и движения мягкие, как у котенка! С другими слугами ему как-то не приходилось общаться, только с ней. Что же будет, если она уйдет?