Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
Наутро, когда пастор Тугуд сидел за завтраком, вспоминая вчерашнюю охоту, прибегает вдруг причетник и спрашивает еще в дверях, можно ли войти.
— Как же это мы, ваша милость, — говорит он. — У нас совсем из головы вон, а ведь та пара на колокольне до сих пор не обвенчана.
Пастор так и ахнул, чуть куском не подавился.
— Господи помилуй, — говорит он, — а ведь и правда! Как это вышло нескладно.
— И не говорите, сэр. Ведь мы, может статься, погубили несчастную женщину.
— Ах да! Помню, помню! Ей, по правде сказать, давно уже следовало обвенчаться.
— Подумать только, сэр, а ну
(- Ах, бедняжка, — вздохнули женщины.)…Как бы нас за это в суд не потащили. Да и для церкви, какой это позор для церкви!
— Замолчи ты, ради бога! Ты меня с ума сведешь! — говорит пастор. — И какого черта я их вчера не обвенчал, пьяных ли, трезвых ли! — (Духовные лица в те времена чертыхались не хуже простых смертных). — А ты что, сам ходил в церковь или спрашивал у деревенских?
— Да нет, что вы, сэр! Это я вот только что вспомнил. В церковных делах разве я смею вперед вас соваться? А сейчас, как подумал о них, меня словно обухом по голове. Кажется, тронь пальцем — сейчас упаду!
Ну, тут пастор бросил свой завтрак и вместе с причетником скорей побежал в церковь.
— Да их, наверно, и след простыл, — говорит на ходу мистер Тугуд. — И хорошо бы. Они небось как-нибудь выбрались и давно уже дома.
Все же они вошли в ограду, поглядели на колокольню и видят: высоко в окне белеет малюсенькое личико и крохотная рука помахивает им сверху.
— Бог мой, — говорит мистер Тугуд, — не знаю, как я им теперь на глаза покажусь! — Он тяжело опустился на чью-то могильную плиту. — И надо же было мне вчера к ним так придираться!
— Да, очень жаль, что мы с этим делом тогда же не покончили, — говорит причетник. — Но раз убеждения вашей милости не дозволяли вам их венчать что же, с этим надо считаться.
— Верно, друг мой, верно. А что, по ней не видно… не произошло там с ней чего-нибудь… преждевременного?
— Да мне видно ее только до плеч, сэр.
— Ну, а как лицо?
— Лицо страх какое бледное.
— Да что ты! Ну, будь что будет. Ох, и разломило же у меня поясницу после вчерашнего… Но приступим к делу божию.
Они вошли в церковь и только отперли ход на колокольню, как бедняжка Джейн и ее любезный Эндри выскочили оттуда, как голодные мыши из пустого буфета. Эндри едва живой и вполне трезвый, а его невеста бледная и продрогшая, но во всем прочем такая же, как вчера.
— Как? — говорит пастор, облегченно вздыхая, — вы с тех самых пор так тут и сидели?
— А то как же, сэр, — говорит невеста, падая от слабости на скамью. — И ни кусочка, ни глотка за все это время. Нам никак нельзя было выйти без посторонней помощи, вот мы и сидели.
— Но почему же вы не позвали кого-нибудь? — спросил пастор.
— Она не позволила, — говорит Эндри.
— Стыдно мне было, — всхлипнула Джейн. — Да узнай об этом кто-нибудь нас на всю жизнь ославили бы. Раз или два Эндри совсем было собрался ударить в колокол, но потом одумался и сказал: «Нет, лучше нам с голоду подохнуть, чем навек опозориться!» Вот мы все ждали и ждали, а вас все нет и нет.
— Да! И я очень об этом сожалею, — сказал пастор. — Но теперь мы с этим делом мигом покончим.
— Мне… мне бы пожевать чего-нибудь, — говорит Эндри. — Хоть корочку бы какую или луковку, и то бы ладно. Потому я так отощал, что у меня, кажется, все кишки к спине приросли, слышно, как они о становую кость трутся.
— Нет, раз уж все мы тут, и в полном порядке, — с беспокойством сказала невеста, — так давайте скорее кончать!
Эндри согласился повременить с едой, причетник позвал вторым свидетелем одного из прихожан, самого неболтливого, и скоро брачные узы были крепко завязаны, новобрачная успокоилась и заулыбалась, а у Эндри еще пуще живот подвело.
— Ну, а теперь, — сказал пастор Тугуд, — вы оба идите ко мне, мы вас накормим как следует на дорогу.
Они с благодарностью приняли приглашение и, выйдя с церковного двора, пошли одной тропинкой, а пастор с причетником — другой, и никто их не заметил, потому что час был еще ранний. Они вошли в пасторский дом, будто бы только что вернулись из поездки в Порт Бреди, и тут-то уж они набросились на еду и питье и пили и ели до отвалу.
Об этом случае долгое время никто не знал, но потом все-таки пошел слушок, а теперь и сами они иной раз со смехом вспоминают, какая у них была чудная свадьба. Хотя и то сказать, не бог весть что получила Джейн за все свои труды и старания. Разве вот только свое доброе имя спасла.
— Это тот самый Эндри, который явился к сквайру на рождество вместе с музыкантами? — спросил торговец семенами.
— Нет, нет, — ответил учитель Профитт. — То был его отец. И все произошло оттого, что Эндри чересчур любил покушать и выпить.
Видя, что все его слушают, учитель сразу начал рассказ:
СТАРЫЙ ЭНДРИ В РОЛИ МУЗЫКАНТА
— Я был тогда еще мальчишкой и пел в церковном хоре; на рождество мы вместе с музыкантами всегда отправлялись в дом сквайра, а сквайр, все его семейство и гости (в тот раз среди них был архидиакон, лорд и леди Баксби и еще много других) рассаживались в большой зале и слушали, как мы играем и поем. Потом нас звали в людскую и угощали превосходным ужином. Так уж было заведено, и Эндри очень хорошо знал об этом. Мы как раз собирались к сквайру, когда повстречали его.
— Господи, — говорит, — до чего ж мне охота попировать вместе с вами! Жареное мясо, индейка, плумпудинг, эль — бывает же счастье людям! А сквайру-то что — одним человеком больше, одним меньше. Я уже слишком стар, чтобы сойти за мальчишку из хора, и чересчур бородат, чтоб меня приняли за девицу из тех, что с вами поют. Вот ежели б вы одолжили мне скрипку и я б пошел с вами как музыкант, а?
Ну, мы пожалели старика и дали ему старую скрипку, хотя Эндри понимал в музыке столько же, сколько лошадь в философии; вместе со всеми Эндри отправился в путь и, крепко зажав скрипку под мышкой, храбро вошел в дом сквайра. Он суетился, раскладывал ноты, устанавливал свечи так, чтоб свет от них падал прямо на ноты, словно это дело было для него самое привычное, и все шло как нельзя лучше, пока мы не запели «Когда узрели пастухи», а потом «Взойди, звезда» и «О, радостные звуки». Только мы кончили последнюю песнь, поднимается мать сквайра, высокая сердитая старуха, большая любительница церковного пения, и обращается к Эндри: