Том 3. Растратчики. Время, вперед!
Шрифт:
Она провела в вагоне четыре ночи.
Первую почти не спала, волновалась. Вторую и третью — кое-как вздремнула. Четвертую — снова маялась, — одолел страх. Бог знает куда она заехала… На край света! И что ее там ждет?
А люди говорили, что четверо суток от Москвы — это еще туда-сюда, пустяки, не так далеко. Можно проехать десять суток, и то до конца не доедешь. До конца нужно ехать двенадцать, и где этот конец, где этот Владивосток?
С ума сойти, какая большая страна!
Встречные составы катили на разъездах мимо окоп сине-ржавую руду. Крупные радужные обломки шатались на платформах. А попробуй
Встречные катили пустую тару, горы расколотых бочек, обручи, мешки, рогожу.
Попутные — обгоняли длинными штабелями красного леса, грузовиками, автобусами, цистернами, пломбированными вагонами с белыми немецкими надписями — длинными, ладными, не нашими товарными вагонами срочного возврата в Столбцы и Бигосово…
Новая ветка шла в одну колею. Одной колеи уже не хватало. Начинали вторую.
Вдоль шаткого полотна лежали желтые вырезки снятой целины. На дне широких траншей стояли маленькие лошади. Черниговские грабари в мерлушковых шапках — несмотря на зной — кидали лопатами на телеги свежую почву. Их роба была сложена и развешена на земляных столбиках, оставленных в середине каждого окопа.
Позапрошлое лето Феня работала у грабарей. Она знала — столбики служат мерой вынутого грунта, мерой артельного труда.
Она любила эти столбики. Она думала о них так:
Была степь. Росла трава. Цвели дикие душистые цветы. Сто лет, а может и больше, стоял в степи бугорок.
Но вот понаехали грабари, поскидали робу, плюнули в ладони, — только тот бугорок и видели! Одна колонка земли осталась от него посреди траншеи.
И будет она стоять, эта колонка, нетронутым кусочком степи до конца работы.
Наверху — трава, кустик молочая. Над ними — две бабочки-капустницы. Бабочки мерцают одна вокруг другой, будто связанные короткой ниточкой.
Срезанная почва блестит вощаными следами лопат. Сверху вниз она переходит из тона в тон. Сначала черный, как деготь, чернозем. Потом посветлей, посветлей и, наконец, глина — такая красная, как та охра и сурик, какими деревенские богомазы при старом режиме писали в церквах чертей и патагонские языки огненной геенны. Феня ехала в город.
Так и в путаном адресе на мягкой бумажке было написано химическим карандашом: город такой-то.
Однако люди вокруг уже стали увязывать вещи, торопиться, убирать лавки, а никакого города не заметно. По-прежнему тянутся желтые насыпи, закиданные лопатами да рукавицами, по-прежнему жарко и душно мерцает чужая степь, ходят в степи стреноженные облака, проплывает вдали стороной кочевая кибитка, точно брошенная в ковыль тюбетейка.
По-прежнему — который километр! — убегают, бегут под насыпью в канаве хворостины недавно посаженных березок.
Иные из них не принялись, засохли, увяли. Иные повалила буря. Иные сломали прохожие хулиганы (люди старались, возили, пересаживали, поливали… Ну и народ каторжный! Прямо волки!). Все же ни солнцу, ни бурям, ни хулиганам не истребить молодой зелени. Поворачиваются на ветру окрепшие листики, блестя, как ребячьи ладошки.
Нежно и длинно гнутся тонкие белые ручки и шейки. Откуда у Фени взялась эта нежность, и жалость, и радость?
Феня высунулась в окошко. Сухой ветер треплет вокруг гребешка волосы. Волосы сильно запылились в дороге. Надо вымыть (как приеду, первое дело — вымою).
Раньше их вовсе не было. Только теперь появились, издали они синие, низкие, длинные.
Вблизи они пологие горы. Каждая особого цвета. Одна зеленая. Другая ржавая. Третья голубая.
У подошвы средней в степи что-то стоит. Вроде небольшого кубика. Подъехали ближе — уже это не кубик, а цинковый ящик, поставленный торчком. В таких ящиках на фронтах патроны возили.
Однако степь сильно обманывает глаза. Сразу не понять — большая вещь стоит в степи или маленькая.
Подъехали еще ближе — этот цинковый ящик вдруг четверть степи закрыл и полнеба. В вагоне темно стало. Громаднейший элеватор этажей в восемь. Люди под ним ходят совсем крошечные.
Рядом с ним трактор на острозубых колесах, как на цыпочках, по волнистой дороге ныряет новенькой игрушкой.
А трактор тоже не из маленьких — «катерпиллер» с трубой и крышей — и фургон за собой тащит величиной с дом.
Видать, поблизости большой колхоз или совхоз. Эта картина Фене знакома. На серой вытоптанной земле — железные бочки с горючим, огнетушители, тес, тара, бидоны (значит, коровы есть!).
Но уже ехали дальше, уже подбирались под самые горы.
У другого окна стоял, зацепив палец за кольцо опущенной рамы, костлявый интеллигентный старик в железных очках и сапогах. Счетовод-конторщик. Сел в Казани. Всю дорогу не отходил от окна. Выставит далеко вперед голову и смотрит через очки. Ветер трепал его седые волосы. Старик все больше молчал. Молчит, молчит пролета два или три (а пролеты длиннейшие), смотрит, смотрит вперед, а потом вдруг обернется в вагон, подымет над очками седые брови да что-нибудь такое и скажет:
— Вот вам и «ну, тащися, сивка!».
Или:
— Ай, Русь, ай, соломенная, ай, некрасовская!
Да как захохочет басом:
— Обратите внимание, хо-хо-хо!
А на глазах сквозь грязные очки видны слезы.
И опять к окну.
И чего он там не видел! Ну действительно, — где на тракторе пашут, где элеватор новый, где эшелон с автобусами, где на церкви вместо креста флажок, или автомобиль на полустанке сгружают. Чего ж особенного? А он как будто первый раз все это видит. Чудной человек, но в вагоне его уважали. У него в Красной Армии два сына погибли, а месяц назад жену поездом зарезало. Остался он совершенно один и теперь поехал на новостройку конторщиком, жизнь менять.
Чемоданчик, да чайник, да карандаш в кармане пиджака — вот и все его имущество.
Он вдруг повернулся к Фене да как крикнет:
— Вот тебе и пустыня, вот тебе и Пугачев! А? Обратите внимание! Ну-ну-с!
Поезд остановился, не доезжая до горы километра четыре. В чем дело? Ничего. Приехали.
Захлопали толстые, ладные вагонные двери. Люди спотыкаются о высокие плевательницы, вещи волокут, пыль — столбом.
Никакого вокзала не заметно. Прямо на путях остановились. Путей штук шесть, и по ним составы взад-вперед двигаются, лязгают. Сквозь составы рябит окрестность: бараки, палатки, заборы, ящики, лошади, станки, грузовики, и та же самая степь рябит, сухая, горячая, вытоптанная до земли — ни единой травинки!