Том 3. Растратчики. Время, вперед!
Шрифт:
Ярко и четко видны цветные рубахи, желтые и синие футболки, платочки, юбки, серые брезентовые штаны, веревочные чуни.
Зачем они собрались? Что они делают? Кто они такие? Поют? Разговаривают? Отдыхают? Собрались играть в футбол? Может быть, физкультурники? Экскурсанты?
Неизвестно.
Георгий Васильевич переходит из одного коридора в другой. Останавливается у окон. Наводит бинокль. Юг, север, запад, восток — открыты перед ним на десятки километров. Но он ничего не понимает.
Он смотрит на восток.
Там
Солнце еще на востоке.
Один холм черен и вытоптан. Он стоит против солнца над каркасными домами, над бараками и сараями, как точно вырезанный силуэт. На его вершине резко и
черно виднеются дуги лошадей, оглобли, рога коров, колеса.
Что там такое?
Люди идут вверх и вниз по холму. Вот подымаются двое. Тот, что впереди, — широкоштанный, развинченный; у него под мышкой сверток; подымаются острые колени, шаркают большие лапти; курится почти полуденная пыль. Тот, что сзади, — тонок, понур; в его походке нечто извилистое, собачье; он плетется по пятам за первым.
Как жарко им, должно быть!
Кто они такие, эти двое? Куда идут? Зачем? Что им надо на этом холме? Какое отношение имеют они ко всему тому, ради чего сюда приехал Георгий Васильевич? И о чем они говорят, о чем думают?
Неизвестно.
Он смотрит на запад.
Там узкая большая вода.
Что это? Река? Пруд? Озеро?
Колонна плечистых телеграфных столбов косо стоит по пояс в этой скучной воде тошнотворно сине-розового цвета медуницы.
За полосой воды — пыльно-салатная полоса того берега. А еще дальше — туманный очерк низкого Уральского хребта.
На этом берегу, вдоль самой воды, среди щепок и бревен проложена линия узкоколейки. По шпалам гуськом идут бабы. Их около сорока. Они тащат на плечах доски, пилы, мешки. Среди них много беременных, с высокими отвратительными животами.
(Вообще на строительстве почему-то очень много беременных баб.)
Вот, например, одна.
В розовом шерстяном платке, в сборчатой деревенской юбке. Она еле идет, тяжело ступая на пятки, шатаясь под тяжестью рессорно гнущихся на ее плече досок. Она старается идти в ногу с другими, но постоянно теряет шаг; она оступается, она боится отстать, она на ходу быстро вытирает концом платка лицо.
Ее живот особенно высок и безобразен. Ясно, что она на последних днях. Может быть, ей остались часы.
Зачем она здесь? Что она думает? Какое отношение имеет ко всему окружающему?
Неизвестно.
Он переходит в другой коридор и смотрит на север.
Над тремя горами низко летит самолет. Он только что поднялся.
(Нет, он не летит. Это не точно. Он как-то едет по воздуху, тарахтя и ныряя по узкому волнистому шоссе облаков.)
Откуда он? Куда? Кто в нем летит? Зачем?
Неизвестно.
Георгий Васильевич спустился по лестнице вниз.
В запертую дверь отельного ресторана ломился маленький человек в синем слишком широком пиджаке
Георгий Васильевич тотчас отметил в уме его черепаховые очки, верблюжьи ноздри, низко насунутую на голову кепку, которую изнутри распирала большая и, очевидно, жесткая шевелюра, желтый карандаш — из кармана.
— Что вы скажете! — горестно заметил носатый человек, близоруко и застенчиво глядя на Георгия Васильевича. — Что вы скажете! Уже заперто. Вот история!
— Да, ничего удивительного, от девяти до часу всегда заперто, — сказал несколько строго Георгий Васильевич.
Он уже изучил кое-какие бытовые подробности и порядки строительства.
Носатый человек постоял, подумал, подоил себя за нос, еще раз на всякий случай легонько ткнул сапогом в дверь и ушел.
Кто он такой? Куда пошел?
Неизвестно.
Возле запертой двери на фанерном щите висела кухонная стенная газета.
Георгий Васильевич вытащил записную книжку и списал из нее одну заметку. Он записал ее почему-то с точным сохранением орфографии.
Заметка была такая:
«Наши безобразия. Товарищ Жуков примерный парень и затем еще комсомолец. Нет чтобы служить примером на производстве, а он делает такие безобразия. Разругавшись с гражданкой Молявиной бросив В Е потрохами от дичи, которыми засорило ей глаза так что нужно было бы посылать за скорой помощу но благодаря исправности водопровода глаза были промыты.
Товарищи сотрудники не берите пример с такого товарища.
Блоха».
Под ней был детский рисунок пером: человек в фартуке бросает в лицо гражданки Молявиной кусок дичи. Из глаз гражданки Молявиной сыплются искры и написано «вот так сдорово».
Георгий Васильевич пожалел, что невозможно срисовать картинку, но был очень доволен и записью.
Жмурясь на солнце, он вышел из дверей отеля подышать свежим воздухом.
По дороге вели слона.
За слоном бежали дети.
Георгий Васильевич не удивился. Здесь всего можно было ожидать.
Он только машинально подумал:
«Откуда слон? Куда его ведут? И зачем его ведут?»
Неизвестно.
Аккуратно записав в книжечку слона, Георгий Васильевич возвратился в номер, решительно сел к столу, подвинул к себе блокнот и быстро написал первую строку первой своей корреспонденции:
«Полтора года тому назад здесь была голая степь».
Он написал эту строчку и задумался.
От проклятой стены несло нестерпимым жаром.
Он стал на цыпочки и через стол высунул голову в открытое окно.
Бессвязные мысли неслись в его голове.
«Летел аэроплан…»
«Жили орлы-стервятники…»
«На подножку автомобиля вскочил взлохмаченный юноша с блокнотом…»
«Шел босой человек…»
«Беременные бабы несли доски…»
«Вели слона…»
«Товарищ Жуков бросил в какую-то гражданку Молявину потрохами…»