Ограничивало. Смиряло.Отпускало от сих до сих.Если я наработал малои немного достиг —это сворка, веревка, цепка,на которой держали крепко.Ограничивал ограничитель,не давал мне мочь, что мог.Он и был мой главный учительи влиятельнейший педагог.В том кругу, что им обрисован,я воспитан и образован.Куц был радиус этого круга,а пределы — невдалеке.Если я протягивал руку —тотчас било меня по руке.Если б случай счастливый случился,я таким бы не получился.Но по правилу
шло развитье,а по исключенью — не шло,и смотало суровой нитью все,что бы во мне ни росло.Что росло и что расцветало —все суровой ниткой смотало.
ТОВАРИЩ
(«Постарел мой товарищ…»)
Постарел мой товарищ!Как в зеркало,я на него смотрю.Я, наверно, не лучше,наверно, и не моложе.Каждый год, им пережитыйот января к декабрю,у меня, как мурашка, проходит по коже.Возраст мойв его возрастглядится с тоской большою.Совпадают морщина с морщиною,как шестерня с шестернею.И поэтомувсей душоюмы здороваемся,пятерня с пятернею.Как автобусы, по параллелям мы шли,но споткнулось, ошиблось автобусное расписаньеи столкнуло на этом участке землии мое постаренье, и его угасанье.Век наш, сложенный из двух наших полувеков,был свободен от льгот, от удобств, от имущества,был беднее и стоптаннее половиков,но зато предоставил нам важные преимущества!жить в соседних кварталах,не встречаться нигде, никогдапосле школьного бала,после вечера выпускногои под старость столкнуться,и тихо промолвить: — Беда, —и услышать: — Беда, —и вторить ему снова и снова.
«Хочу умереть здесь…»
Хочу умереть здесьи здесь же дожить рад.Не то, чтобы эта весь,не то, чтобы этот градвнушают большую спесь,но мне не преодолетьтого, что родился здесьи здесь хочу умереть.Хочу понимать языксоседа в предсмертном бреду.Я в счастьи к нему привыки с ним буду мыкать беду,чтоб если позвать сеструв последнем темном бреду,то прежде, чем умру,услышать: «Чего там? Иду».Необходимо мне,чтобы на склоне днейбереза была в окне,чтобы ворона на ней,чтоб шелест этой листвыи грай услышались мнев районной больнице Москвы,в родимой стороне.
УГЛОВАТАЯ РОДИНА
К югу — выше полета орла,а к полярным морям — поката,угловата страна былаи углами весьма богата.Выбрал я в державе огромнойугол самый темный, укромный.Пусть иные в красном углуприколотят свою иконуи приемлют свою хвалу.Мне бы только что по закону.Хороши законы страны:ясные, простые, крутые.Подчиниться мы все должнынепреложным законам России.В темный угол забьюсь. Подчинюсь.Перед ясным законом склонюсь.Лампочку бы в углу прикрутить.Стол поставить. Кровать поставить.Можно жить —воды не мутить,угловатую Родину славить.
«Я вам глаз не мозолю и на мозоли…»
Я вам глаз не мозолю и на мозолина любимые — не наступаю.На эстрадах стихи свои не мусолю,раз в году выступаю.Я кристалликом соли из ваших раствороввыпал —из растворов, из споров, из разговоров,в списках вычеркнут, выбыл.
«В страхе божьем анкету заполнил…»
В страхе божьем анкету заполнил.Сердце словно бы оборвалось.Я им это навеки запомнил,как ее заполнять мне пришлось.То ли вкусы отвыкли от прозы,то ли время такое пришло —отвечать на прямые вопросы,словно землю копать. Тяжело.Ах, вопросы, вопросы прямые,вы не обошли ничего.До чего же мозги вы промыли!Душу высушили до чего!Так, заполнив в страхе,вручаюв ужасеи, вперивши взгляд,замечаю, примечаю,как они на это глядят.
«Не пробиться к рабочим, крестьянам…»
Не пробиться к рабочим, крестьянам,добрым, злым или же никаким,работящим, но также и пьяным,не прибиться мне к ним, как ни кинь.Это — первое. А второе —жизнь прожить мне от них вдалеке:не читаться в журнале «Здоровье»,не печататься мне в «Огоньке».В сообщениях тех ежегодных,сообщаемых нам ЦСУ,среди всех приращений народныхвозлюбил я одну полосу:сколько кончило среднюю школу,много ль прибыло в этом полку,скоро ль или не так уже скорограмотными читаться могу.У неграмотных — свои гении,перейти ли мне эту межу?Расписавшись в своем уважении,я от них к своим ухожу.
«Я, наверно, моральный урод…»
Я, наверно, моральный урод:Не люблю то, что любит народ, —Ни футбола, и ни хоккея,И ни тягостный юмор лакея,Выступающего с эстрад.Почему-то я им не рад.Нужен я со всей моей дурью,Как четырнадцатый стулВ кабачке тринадцати стульев,Что бы я при этом ни гнул.Гну свое, а народ не хочетСлушать, он еще не готов.Он пока от блаженства хохочетНад мошенством своих шутов.
ПОДЧИНЕНИЕ ЛОГИКИ
И логика беды,и логика еды:горячего,хоть раз бы в день, покушать!И вот приходится приказы слушатьи ежедневные свершать труды.И снова вытекает А из Б,и вновь глаза слезами затекают,и снова в рай без справки не пускают,и вновь бормочешь что-то о судьбе.И лишь когда до краю недалечко,вдруг разомкнется ежедневный круги логика тебя,словно колечко,с перста роняет,указующего,вдруг.
«Кесарево кесарю воздал…»
Кесарево кесарю воздал.Богово же богу — недодал.Кесарь был поближе.Бог был далеко,обсчитать его совсем легко.Кесарь переводит на рубли.С богом — все серьезнее, сложнее.Богу нужно — душу. Чтобы с неючувства вместе с мыслями пришли.Кесарь — он берет и забывает.У него — дела.Бог тебя, как гвоздик, забивает,чтоб душа до шляпки внутрь вошла.
«Разошлись по дальним далям ближние…»
Разошлись по дальним далям ближние,родичи, знакомые, друзья.Все ушли. Остались только лишние.Лишние одни. И с ними я.Лишние они. И я им лишний.С ними не размыкаю беду.Воздуха кубометр свой личныйвскорости сдышу и прочь пойду.
