Я ночной таксист. По любомузнаку, крику я торможу,открываю дверцу любому,и любого я отвожу.Я обслуживаю стихами,как таксист — такси, всех подряд,а расплачиваются — пустяками,очень скупо благодарят.Я — ночной таксист. Среди ночи,пополуночи в мрак и тьмутормозну на крик что есть мочи,и открою дверцу ему.Кто он, этот читатель ночной,для чего я ему понадобился,может быть, он просто полакомилсязанимательной строчкой одной?Может быть, того не планируя,я своею глухою лироюдал ответ на глухой вопрос,до
которого он дорос?Я ночной таксист. За спинойпассажир словоохотливый,видный в зеркало очень отчетливо,поболтать он хочет со мной.
ХВАЛА И ХУЛА
И хвала и хула,но не похвала и не ругань,а такая хвала и такая хула,что кругами расходится на всю округуто малиновый звон,то набатные колокола.Выбирая пооскорбительней фразыили пообольстительнее слова,опускали так сразу,поднимали так сразу,так что еле душа оставалась жива.Всякий раз, когда кто-нибудь разоретсяили же разольется воспитанным соловьем,почему же — я думал — он не разберется.Сели, что ли, бы рядом, почитали вдвоем.Но хвала нарастала,и в темпе обвалавслед за нею немедляхула прибывала.А когда убывалапоспешно хвала,тоже в темпе обваларевела хула.Раскачали качели,измаяли маятник.То заметен ты еле,то как временный памятник.День-деньской,весь свой векто ты грязь,то ты князь,то ты вниз,то ты вверх.Из листка,ураганом, сорвавшим листок,и тебя по морям-океанам мотает:то метет тебя с запада на востокили с юга на север тебя заметает.
«Унижения в самом низу…»
Униженияв самом низу,тем не менеея несуи другие воспоминания:было время — любили меня,было легкое бремя признания,когда был и я злобой дня.В записях тех лет подневных,в дневниках позапрошлых эпохесть немало добрых и гневныхслов о том, как хорош я и плох.Люди возраста определенного,ныне зрелого, прежде зеленого,могут до конца своих днейвдруг обмолвиться строчкой моей.И поскольку я верю в спираль,на каком-то витке повторитсявремя то, когда в рифме и в ритмебыл я слово, и честь, и мораль.
Я ЭТО Я
Я это только я. Не больше.Но, между прочим, и не меньше.Мне, между прочим, чужого не надо,но своего отдавать не желаю.Каждый делает то, что может,иногда — сто три процента.Требовать сто четыре процентаили сто пять довольно странно:я это только я. Не больше.Но, между прочим, и не меньше.Раза три, а точней, четырепрыгал я выше лба своего же.Как это получалось — не знаю,но параметры и нормативывыполнялись, перевыполнялись,завышались и возвышались.— Во дает, — обо мне говорилисамые обыкновенные люди,а необыкновенные людиговорили: «Сверх ожиданья!»Это было заснято на пленку.Пленку многократно крутили.При просмотре было ясно:я это только я. Не больше.Но рекорд был все же поставлен,но прыжок был все-таки сделан.Так что я все-таки больше,пусть немного, чем думали люди.
«Рядовым в ряду…»
Рядовым в ряду,строевым в строюобщую бедулично, как свою,общий груз задачна себе таскал,а своих удачличных — не искал.Человек в толпе,человек толпы —если он в тепле,и ему теплывсе четыре углаего площади,жизнь его прошлакак на площади.На виду у всехего век прошел.Когда выпал снег —и его замел.И его замелэтот самый снег,тот, что шел и шел,шел и шел навек.
«Умелая рука гробовщика…»
Умелая рука гробовщикавытаскивает тело старика,холодное и бедное. Нагое.В пространства бесконечные пескауткнулась чахлая рекаи захлебнулась мне на горе.Река устала и ушла в песок,и жилка, что трясла его висок,устала и угомонилась.Еще вчера она пыталась, билась,синела.Высох слабенький поток.И разговоры недоговорив,беседы не закончив мягкой шуткой,недоперелиставши словари,он замолкает. Словно на минутку.Сначала на минутку. На часок,а после — на год,а потом — на вечность,и речка, что сперва ушла в песок,потом течет тихонько в бесконечность,в дом отдыха, где есть кино и душ,но фильмов — нету и воде — не литься,где столько стариковских душпытаются тихонько веселиться.
«Обжили ад: котлы для отопления…»
Обжили ад: котлы для отопления,для освещенья угли.Присматривай теперь без утомленья,чтоб не потухли.Зола и шлак пошли на шлакоблоки,и выстроили дом.Итак, дела теперь совсем не плохи,хоть верится с трудом.
НЕ ЦИФРАМИ, А БУКВАМИ
Не цифрами, а буквами. Точней,конечно, цифра. Буква — человечней.Болезненный, немолодой, увечныйнаходит выраженье только в ней.А цифра — бессердечная метла.Недаром богадельня и больницатак любит слово, так боится,так опасается числа.
«Как ни взвесьте, как ни мерьте…»
Как ни взвесьте, как ни мерьте,по прямой — кратчайший путь.С точки жизни к точке смерти,может, все-таки свернуть?Нет, не выйдет по обочине.По прямой. Со всеми прочими!По асфальту, по шоссе!Напрямик, как едут все!Сзади пулемет врага,пули метят в хвост и в гриву.Впереди метет пурга,огненная буря взрыва.Впереди стоит машинас ящиками небольшими.В каждом ящике — снаряд.Эти ящики — горят.И покуда канонададо костей не проберет,прорываться надо, надо!Я командую: вперед!И машина между двухвзрывов мчится во весь дух.И осколков брызг стальнойв темпе марша или вальсане поделает со мнойничего.И я — прорвался.
И ПУХ И ПЕРО
Ни пуха не было, ни пера.Пера еще меньше было, чем пуха.Но жизнь и трогательна и добра,как в лагере геодезистов — стряпуха.Она и займет и перезаймет,и — глядь — и зимует и перезимует.Она тебя на заметку возьмети не запамятует, не забудет.Она, упираясь руками в бока,с улыбкою простоит века,но если в котле у нее полбыка —не пожалеет тебе куска.А пух еще отрастет, и пероуже отрастает, уже отрастает,и воля к полету опять нарастает,как поезда шум в московском метро.05.04.77
«Когда ухудшились мои дела…»
Когда ухудшились мои делаи прямо вниз дорожка повела,я перечел изящную словесность —всю лирику, снискавшую известность,и лирика мне, нет, не помогла.Я выслушал однообразный войи стон томительный всей мировойпоэзии. От этих тристий, жалобповеситься, пожалуй, не мешало би с крыши броситься вниз головой.Как редко радость слышались и смех!Оказывается, что у них у всех,куда ни глянь, оковы и вериги,бичи и тернии. Захлопнув книги,я должен был искать других утех.15.04.77