Том 3. Судебные речи
Шрифт:
Четвертое предположение — отравление постороннею рукою. Здесь вы встретитесь неизбежно с обвинением, взводимым на Жюжан. Вы обсудите его со всем вниманием, призвав на помощь вашу совесть, разум и житейский опыт. Вы выведете решение, которое вам подскажет первая и которое не должно противоречить ни второму, ни третьему. Я только напомню вам, что Жюжан, пред уходом, около часу ночи, давала лекарство Познанскому, что в седьмом часу Лидия Шульц слышала у него в комнате стук, похожий на чирканье спичкой и удар твердым телом, что в 9 часов он был найден еще теплым, в необычном положении на своей постели, что, по мнению экспертов, при отравлении морфием, до наступления спячки, возможны конвульсивные движения и что срок смерти зависит от особенностей организма и состояния желудка, что покойный не ужинал и принял слабительное и что, наконец, по словам свидетелей, Жюжан выражала особое опасение за его здоровье, когда другие такой опасности не замечали. В этих данных и в тех подробностях, которые вы припомните из дела, вы будете черпать основы для суждения о том: была ли смерть Познанского делом рук Жюжан и есть ли это самое сильное и прочное из всех предположений, которые можно сделать в этом деле…
Порядок совещаний ваших вам известен: решение постановляется по большинству, при равенстве голосов решение основывается на голосах, благоприятных подсудимой. Сомнение, строго продуманное и оставшееся таким после тщательного разбора, толкуется в пользу обвиняемого. При признании виновности во всяком случае вы можете дать снисхождение. Закон требует, чтобы оно было основано на «обстоятельствах дела». Но из всех обстоятельств дела, конечно, самое главное — сам подсудимый. Поэтому если в его жизни, в его личности, даже в слабостях его характера, вытекающих из его темперамента и его физической природы, вы найдете основание для снисхождения, вы можете к строгому голосу осуждения присоединить слово христианского милосердия. Вашему разрешению подлежит трудное дело. Желаю вам выйти из него с величайшею принадлежностью судьи — спокойною совестью пред обществом, которое вы должны ограждать и от осуждения невиновных, и от безнаказанности виновных.
КАССАЦИОННЫЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Фото А. Ф. Кони Петербург, начало 1880-х годов
ПО
Правительствующему Сенату предстоит произнести решение по делу, существо которого возбудило и при его возникновении, и при дальнейшем судебном движении горячий интерес и самые противоречивые толкования. Но на спокойной высоте кассационного разбирательства, не простирающегося на чуждую ему область существа дела, задача сводится лишь к разрешению одного вопроса: были ли в деле употреблены все указанные законом способы для выяснения истины? И если при этом выяснении были шаги поспешные, односторонние или излишние, то не было ли затруднено их разъяснение и направление? Вопрос этот, совершенно независимо от обстоятельств дела, разрешается на основании законов и общих начал, выводимых из многолетней кассационной практики. Такими началами, по отношению к настоящему делу, могут быть признаны следующие: все, что может быть на судебном следствии проверяемо, а также разъясняемо и опровергаемо объяснениями сторон, относится к нарушениям несущественным; всякий вред от преступления, как материальный, так и личный, делает человека, коему он причинен, потерпевшим от преступления; судебное состязание имеет целью выяснить истины совокупною работой и состязанием равноправных сторон, а не личное единоборство равных по количеству сил, и, наконец, предварительное следствие, в тех его частях, которые могли быть обжалованы и были обжалованы установленным порядком, не подлежит оценке кассационного суда.
Руководясь этими началами, надлежит рассмотреть и те три отдела кассационных поводов, которые указаны в жалобе. Первый из них — нарушения при предварительном следствии. Едва ли нужно подробно останавливаться на объяснениях кассатора об обязанности судебного следователя Сахарова устранить себя от производства следствия на основании 274 статьи Устава уголовного судопроизводства и на неисполнении судом требования 273 статьи Устава уголовного судопроизводства об отводе его, так как под причины для отвода судей и следователей, указываемые 600 статьей Устава уголовного судопроизводства, настоящий случай не подходит ни прямо, ни косвенно. Кроме того, Правительствующим Сенатом еще в 1869 году № 808 и 899, по делам Вуколова и Ибрагим-Бек-Аллахверды, разъяснено, что в кассационном порядке никакие жалобы на пристрастное производство следствий не допускаются, а подлежат разрешению суда и палаты по 491—509 статьям Устава уголовного судопроизводства. При этом Правительствующий Сенат в 1875 году, по общему собранию, признал по делу Мясоедова и Сабурова, что 507 статья Устава уголовного судопроизводства, говорящая о передаче следствия от одного следователя другому, применяется не только в случае признания действий его неправильными, но и при простом обнаружении пристрастия с его стороны, т. е. весьма расширил власть суда по осуществлению прав, установленных этою статьей. Поэтому суд, усмотрев пристрастие следователя, всегда мог взять от него производство. Жалобы Назарова на действия следователя и ходатайства его об изъятии от него следствия были в рассмотрении суда и судебной палаты и оставлены ими без последствий. Затем ныне вопрос этот обсуждению кассационного суда подлежать не может.
Обращаясь к указаниям на другие нарушения, прежде всего надо заметить, что Правительствующим Сенатом издавна (1868 год, по делу Лаланд, 1870 год, по делу Пасечникова, 1875 год, по делу игуменьи Митрофании и 1876 год, по делу Овсянникова) твердо установлено, что следственные действия не подлежат обжалованию в кассационном порядке, так как следствие доставляет лишь материал для разрешения вопроса о предании суду — материал, подлежащий переработке и проверке на суде. Из этого общего правила должно быть, однако, сделано одно исключение, а именно тот случай, когда жалобщик был лишен возможности обжаловать следственные действия, нарушающие его права, и если, как сказано в решении № 695 за 1868 год, по делу Никитина и Максимова, нарушения эти не могли быть исправлены на суде и притом доказано, что они могли иметь и имели положительное влияние на решение присяжных заседателей. Доказано ли, что Назаров был лишен права и возможности обжалования действий судебного следователя? Нет. Он воспользовался своим правом вполне. Будучи привлечен 23—24 декабря 1884 г. и допрошен 29, он подал ряд жалоб, последняя из которых рассмотрена судом 12 сентября 1885 г. Постановления суда по большей части из этих жалоб были им обжалованы судебной палате. В докладе, только что выслушанном, они перечислены в подробности. Следовательно, право свое доказывать неправильность следственных действий Назаров осуществил невозбранно. Он не был стеснен и в пользовании материалом для жалоб. Следствие было, как указано в том же докладе, открыто для его обозрения после его привлечения, окончательно предъявлено ему, как заключенное, 28 августа 1885 г. и затем еще раз, по получении дополнительных сведений, 2 октября. Но и после этого он имел право обжаловать неправильности следствия, ибо решениями по делам Лаланда 1868 года, № 34, и Овсянникова 1876 года, № 97, признано, что и после поступления дела в суд с обвинительным актом все вновь усмотренные обвиняемым следственные нарушения могут быть обжалованы во время предварительных к суду распоряжений, в порядке, установленном 547—549 статьями Устава уголовного судопроизводства. Эти распоряжения продолжались в настоящем случае до мая 1886 года. Таким образом, о существенном нарушении прав обвиняемого непредъявлением ему следствия не может быть и речи, существо же определений палаты и суда кассационному суду рассмотрению подлежать не может. Разнообразные указания Назарова на неправильности следствия обсуждались в двух инстанциях и неоднократно, вызывая отмену некоторых неосновательных распоряжений следователя. Так, было отменено его постановление об обязании Назарова представить требование о дополнении следствия в семидневный срок и признана недействительною по приемам и нецелесообразною экспертиза душевного настроения Черемновой — чрез артисток драматической труппы. Поэтому на первый вопрос о существовании условий, при которых кассационный суд может рассматривать предварительное следствие, ответ должен быть отрицательный.
Но если бы он и не был таков, то второй вопрос все-таки разрешается не в том смысле, как решает его кассатор. Хотя судебная палата, предавая Назарова суду, удостоверила, согласно требованию 534 статьи Устава уголовного судопроизводства, что следствие произведено без нарушения существенных форм и обрядов судопроизводства, но кассатор доказывает, что таким существенным нарушением следует считать допрос свидетелей об образе жизни, связях и занятиях Назарова, тогда как об этом могло быть исключительно произведено лишь дознание чрез окольных людей, установленное 454 статьей Устава уголовного судопроизводства. По мысли кассатора, обстоятельства, удостоверяемые повальным обыском, никоим образом не могут быть предметом свидетельских показаний. Иными словами — все, что не относится непосредственно к факту преступления, что не входит в материал для установления состава преступления — все это, если оно касается обвиняемого, может быть добыто лишь путем повального обыска. Такой взгляд представляется крайне односторонним. Дознание чрез окольных людей имеет двоякую цель: собрать необходимые для разъяснения дела или же для проверки ссылки подсудимого сведения о его личности и поведении, т. е. об образе жизни, связях и занятиях, и не отвлекать от обычных условий жизни многих лиц, могущих дать такие сведения. При выработке и начертании статей 454—466 Устава уголовного судопроизводства эта двоякая цель была прямо указываема. Сведения о поведении обвиняемого, состоящие в подробных и ясных данных о занятиях, связях и образе жизни его, необходимы, — говорилось в комиссии по составлению Судебных уставов, — в делах, где существуют одни лишь улики. «Без них такие дела были бы не ясны и для судей, и для присяжных заседателей, причем предъявление таких сведений не может ввести последних в заблуждение, ибо председатель суда обязан предостеречь их от неосторожных заключений по этому предмету. При суждении о степени виновности невозможно обойтись без соображения поступка подсудимого с прошедшею его жизнью!» При этом было высказано, что «судом всегда судится не отдельный поступок подсудимого, но его личность, насколько она проявилась в известном противозаконном поступке; преступление, составляющее в жизни подсудимого изолированный факт, не может иметь пред судом одинакового значения с тем, которое проистекает из глубоко укоренившейся наклонности ко злу, а эта большая испорченность может явствовать не только из справки о судимости, но доказывается и другими предосудительными поступками обвиняемого, не подлежавшими судебному разбирательству, по отзывам людей, коротко его знающих и заслуживающих доверия». Рассуждая таким образом, составители статей с дознании чрез окольных людей признавали, что «сведения о личности подсудимого можно почерпать и из свидетельских показаний, для чего не представляется безусловной невозможности», но усматривали вместе с тем в тягостной повсюду, и в особенности в России, обязанности личной явки свидетелей в суд важное, почти равносильное невозможности, неудобство, так как вызов значительного числа свидетелей сначала к судебному следователю, а потом в суд, при наших огромных расстояниях, был бы сопряжен с большими затруднениями и увеличил бы чрезмерно судебные издержки.
Рассматривая подробно статьи Устава, говорящие о дознании чрез окольных людей, мы найдем, что процедура дознания, установленная ими, возможна лишь в селениях и маленьких местечках и городках. В больших городах, и особливо в столицах, этот способ собирания сведений совершенно неприменим. Ни домохозяева одного околотка с обвиняемым, ни старшие в их семействах лица, о которых говорит 457 статья Устава уголовного судопроизводства, не могут в действительности дать никаких указаний не только об образе жизни, но даже и о наружности обвиняемого, живущего обособленною столичною жизнью в населенном квартале, среди каменных громад, жители которых обыкновенно вовсе незнакомы между собою. Расспрос отдельных, определенных групп людей, применяясь к 457 статье, был бы нецелесообразен, ибо допрос сослуживцев, сотрудников и начальства может выяснить личность лишь с одной официальной или профессиональной стороны, да и по условиям служебного быта будет, по большей части, довольно бесплоден по своим результатам; допрос прислуги и домовой администрации давал бы крайне односторонний и во многих случаях даже опасный, ввиду степени развития допрашиваемых, материал. Следует ли из этого, что за отсутствием разумной возможности произвести дознание чрез окольных людей, надо совершенно отказаться от собрания тех сведений, необходимость которых признается, однако, ст. 457 Устава уголовного судопроизводства? Но в таком случае не обратится ли спрос окольных людей в привилегию жителей маленьких местечек, а у городского и столичного жителя не будет ли отнята возможность сослаться и, в свою очередь, на людей, рассыпанных спорадически в разных уголках этого города, и требовать, чтобы было выслушано их мнение, основанное на давнем знакомстве, о том, способен ли такой обвиняемый на совершение того, что ему приписывают и в чем он не признает себя виновным? А, между тем, такой допрос в некоторых случаях существенно необходим. Знаменитая надпись в судилище Венецианской республики, гласившая судьям «ricordatevi del povero fornajo», — «вспоминайте о бедном (т. е. невинно казненном) хлебнике», одинаково применима и к случаям осуждения только на основании сведений о дурном характере, и к случаям осуждения только
Отрицая безусловно допрос свидетелей о поведении при следствии и ограничиваясь одним дознанием чрез окольных людей, необходимо отрицать и вызов свидетелей со стороны подсудимого на суд, когда они могут показать о нем, а не о деле. Но это значило бы в массе случаев лишать обвиняемого возможности призвать в свидетельство свою прошлую хорошую жизнь и ценою ее испытаний, светлых сторон и добрых поступков приобрести то право на снисхождение, о котором говорилось при начертании 454 статьи Устава уголовного судопроизводства. Поэтому вызов и допрос свидетелей об образе жизни и занятиях обвиняемого, и при следствии и на суде, не представляет собою никакого нарушения. Свидетельствуя о ближайшем прошлом подсудимого, такого рода свидетели, по самой своей роли, не будучи по отношению к нему совершенно случайными людьми, подобно большинству свидетелей факта преступления, могут не быть вполне свободны от пристрастия, могут показывать односторонне, но их показания подлежат проверке на перекрестном допросе, оценке в речах сторон, разъяснению в председательском заключительном слове. Эти показания даются, наконец, под присягой, в торжественной обстановке суда. Почти все эти гарантии отсутствуют при дознании чрез окольных людей, которые не предстоят на суде лично. С этой точки зрения показания таких свидетелей представляют лучшие ручательства правдивости. Необходимо только, чтобы свидетельские показания такого рода действительно относились к делу, т. е. чтобы ими разъяснялись такие стороны жизни обвиняемого, в коих выразились именно те его свойства, которыми вызваны движущие побуждения его судимого деяния или, наоборот, с которыми это деяние стоит в прямом противоречии. Поэтому нельзя отрицать, что там, где, как в данном деле, речь идет о насильственном поругании целомудрия девушки в обстановке, не допускающей посторонних свидетелей, и где оно усложнено еще последующим ее самоубийством, допрос свидетелей о той роли, которую играли в жизни обвиняемою чувственные стремления, и о том, как выражал он в жизни своей взгляд на характер отношений своих к женщинам вообще, не может быть признан совершенно не относящимся к делу. Несомненно, что необходима связь между внутренними свойствами преступления и сведениями о личности. Там, где ее никогда не может быть, сведения эти совершенно излишни. Расточительность обвиняемого, весьма важная, например, в делах о банковых хищениях, не имеет никакого значения при богохулении, а вспыльчивость, имеющая серьезный смысл при обсуждении убийства в раздражении, совершенно утрачивает его при обвинении в государственной измене. По-видимому, судебный следователь переступил в вызове свидетелей для характеристики Назарова за пределы необходимости и занес в свои протоколы обстоятельства, не имевшие отношения к движущим мотивам преступления, в котором обвинялся Назаров. Можно сожалеть, если такие свидетели были внесены судебною палатой в свое определение о предании суду как подлежащие вызову к судебному следствию, но Правительствующий Сенат лишен возможности судить о том, насколько показания их относились к делу или наоборот. Это не входит в его задачу. Это лежит на обязанности обвинительной камеры. Состоя, по словам составителей Уставов, из «опытных юристов», обвинительная камера судебной палаты, рассматривая сырой материал предварительного следствия и выводя из него окончательный вывод в виде утверждения обвинительного акта или составления определения о предании суду, должна устранять все, не идущее к делу и могущее лишь служить к напрасному опозорению личности обвиняемого, безо всякой пользы правосудию. Судебная палата должна стоять на страже частной жизни обвиняемого, ограждая ее от бесцельных вторжений болезненного любопытства, чуждого истинному стремлению разыскать истину. Но если судебная палата признает, по обстоятельствам дела, необходимым вызвать на суд присяжных лиц, допрошенных уже на предварительном следствии, то это ее признание есть окончательное и никакой проверке в кассационном порядке не подлежит. Правительствующий Сенат неоднократно признавал полную невозможность входить в оценку правильности определений палаты в этом отношении. Он допускал лишь отмену предания суду при нарушении, при рассмотрении дела, в самой палате установленных для того форм и обрядов судопроизводства, при нарушении пределов ведомства, при формальной преждевременности этого предания и, наконец, при отсутствии в деянии преданного суду признаков преступления. «Вопросы о том, достаточно ли исследовано дело, — говорится в решении по делу Рыбаковской, 1868 год, № 829, — и если достаточно, то не наполнено ли оно излишними подробностями, могут подлежать суждению только судебной палаты, определяющей результаты предварительного следствия (ст. 534), и окружного суда, поверяющего это следствие на суде; но кассационный департамент Сената, не рассматривающий дела в существе (Учреждение судебных установлений, ст. 5), не может входить ни в какое суждение по этому предмету».
Таким образом, соблюдая постановленные законом и необходимые для устранения смешения судебных функций пределы кассационного разбирательства, надлежит признать, что правильность помещения в определении Московской судебной палаты ссылки на свидетелей, указываемых кассатором, не подлежит проверке Правительствующего Сената. Не может, затем, быть признан нарушением и допрос свидетелей этих на суде. Если бы даже он и представлял собою нарушение, то, для признания его существенным, следовало бы признать, согласно тому, что уже указано выше, что оно непоправимо и имело притом положи– дельное влияние на решение присяжных, Но в чем может состоять непоправимость нарушения? Очевидно, в том, что устранена возможность проверки того, что составляет предмет нарушения. Таким образом, все нарушения при осмотрах, обысках, освидетельствованиях и при составлении актов о них — суть нарушения непоправимые, ибо повторение этих следственных действий по большей части уже не представляется возможным. Сюда относятся вообще упущения, коих, по условиям места и времени, нельзя уже исправить, по крайней мере, нельзя исправить в данном заседании. Сюда относится, например, отсутствие вещественных доказательств, приобщением коих следователь своевременно не озаботился, и т. д. Наоборот, поправимо все, что производится путем допроса; устранимо все, что может быть противополагаемо фактам и фактически опровергаемо. Если только подсудимый имел возможность взвешивать, проверять, опровергать и разбирать представляемые против него доказательства и получил возможность выставлять против них свои, его права не нарушены столь существенно, чтобы можно было говорить об отмене приговора. Суд вообще, а суд присяжных в особенности — не мертвый механизм, а живой организм. Его самодеятельность должна быть направлена на оценку всего, что пред ним происходит — и не излишние показания против подсудимого пред ним опасны, а показания, против которых не предоставлено подсудимому возможности защищаться.
Этот взгляд проведен с полною определенностью в решении 1874 года, № 360, в котором Сенат признал, что допущение допроса свидетелей об обстоятельствах, не имеющих никакого отношения к делу и даже явно клонящихся к бездоказательному опорочению подсудимого, не подлежит проверке в кассационном порядке, если только у подсудимого не была отнята возможность возражать и, следовательно, опровергать все, что он считал для себя невыгодным и бездоказательным. Был ли лишен Назаров возможности бороться против показаний свидетелей о личности? Нет. Во-первых, он знал об этих свидетелях и о сущности их показаний за полтора года до судебного заседания; во-вторых, он имел двух защитников, из которых один, принесший настоящую жалобу, стоял, как видно из протокола, бодро и зорко на защите прав своего клиента, и, в-третьих, Назаров выставил ряд свидетелей в свою защиту и разъяснение дела. Прошением от 4 февраля 1886 г. он просил суд о вызове 44 свидетелей и экспертов, из которых 29 вызывались в опровержение неприятных отзывов о его образе жизни; затем, защитник его Швенцеров просил еще о вызове двух свидетелей и одного эксперта. Определением от 20 февраля 1886 г. окружной суд уважил это ходатайство всецело, за исключением вызова двух свидетелей, показания коих заменялись актом осмотра, и поверенного гражданского истца Плевако, на которого обвиняемый ссылался как на свидетеля о месте и времени предполагаемого преступления, тогда как было несомненно доказано, что Плевако в это время был за пределами России. Затем, имело ли то нарушение, на которое указывает кассатор, положительное влияние на приговор присяжных? Протоколом удостоверено, что при допросе каждого свидетеля председателем были выполняемы статьи 716—718 Устава уголовного судопроизводства, т. е. сделаны также и напоминания об ответственности за ложные показания. На заключительное слово не было сделано никаких возражений или замечаний, и, следовательно, утверждение протокола, что оно было изложено с соблюдением требований 801—812 статей Устава уголовного судопроизводства, должно быть понимаемо в том смысле, что значение показаний об образе жизни Назарова и их отношение к предмету обвинения были разъяснены председателем. Вопрос присяжного о том, раскаивается ли Назаров в карточной игре, не может служить Доказательством обнаружения мнения о вине подсудимого в преступлении изнасилования. С гораздо большим основанием он может быть рассматриваем как желание знать, признает ли обвиняемый приписываемый ему факт.