Том 3. Трилогия о Лёвеншёльдах
Шрифт:
— И вообразите, господин Шагерстрём, пастор, который до такой степени любит своих лошадей, что…
— Я знаю, она устроила скачки на них, — прервал Шагерстрём.
— И вам это не кажется ужасным?
— Мне говорили, что животные застоялись в конюшне и чуть не погибли.
— А вы слышали, как она обошлась со своей свекровью?
— Это когда она перевернула сахарницу? — спросил Шагерстрём.
— Да, когда она перевернула сахарницу. Я полагаю, что особа, которая станет хозяйкой Озерной Дачи, должна уметь вести себя за столом.
— Совершенно
— Вы ведь не хотели бы, чтобы ваша жена отказывалась принимать ваших гостей?
— Разумеется, нет.
— Но тогда вы очень рискуете, женясь на Шарлотте. Подумайте только, что она натворила в Хольме у камергера Дункера! Она должна была сидеть рядом с капитаном Хаммарбергом на званом обеде, но заявила, что не желает этого. Она сказала, что скорее предпочтет вообще уехать домой. Вы, должно быть, слышали, господин Шагерстрём, что репутация у капитана Хаммарберга не из лучших, но у него есть свои хорошие стороны. Я сама говорила с капитаном по душам и знаю, как несчастлив он оттого, что не может встретить женщину, которая поняла бы его и поверила бы в него. Как бы там ни было, но ведь не Шарлотте его судить, и раз его принимает сам камергер, то ей вовсе не подобает выражать недовольство.
— Что до меня, — сказал Шагерстрём, — то я не намерен приглашать к себе в дом капитана Хаммарберга.
— Возможно, возможно, — произнес голос. — Тогда дело иное. Я вижу, что господин Шагерстрём привязан к Шарлотте гораздо больше, нежели я предполагала. Это весьма благородно, это истинно по-рыцарски. Вы, господин заводчик, верно, берете под свою защиту всякого, кого преследует худая слава. Но в душе-то, я полагаю, вы вполне согласны со мной. Вы, господин Шагерстрём, знаете, что брак между лицом, занимающим столь высокое положение, и столь безрассудной особой, как Шарлотта, совершенно немыслим.
— Так вы полагаете, сударыня, что я с помощью пастора и пасторши могу… Но нет, это невозможно!
— Невозможно другое! — возразил масленый голос самым вкрадчивым тоном. — Невозможно жениться на опозоренной женщине.
— Опозоренной?
— Простите, но вы, верно, ничего не знаете, господин заводчик. Вы так добросердечны! Карл-Артур Экенстедт рассказал мне, как вы поручились за Шарлотту. И хотя вы убедились, что обвинения справедливы, вы все-таки взяли ее под свою защиту. Но не все такие, как вы. Полковница Экенстедт вчера и сегодня гостила в пасторской усадьбе. Она отказалась видеть Шарлотту. Она не пожелала даже спать с ней под одной крышей.
— В самом деле? — спросил Шагерстрём.
— Да, — ответил голос. — Это истинная правда. И знайте, господин Шагерстрём, что некоторые мужчины были настолько возмущены поведением Шарлотты, что решили устроить кошачий концерт около ее дома, как это обычно делают упсальские студенты, когда они недовольны каким-нибудь профессором.
— Ну и что дальше?
— Молодые люди собрались у пасторской усадьбы и подняли шум, но им помешали. Это сделал Карл-Артур. В ту ночь у него во флигеле спала его мать. Она не потерпела бы подобного скандала.
— А иначе молодой
— Об этом я судить не смею. Но в интересах справедливости, господин Шагерстрём, я надеюсь, что молодые люди вернутся следующей ночью. И я надеюсь, что слепец Калле долго еще будет ходить по округе и распевать сложенную про нее песню. Ее сочинил капитан Хаммарберг, и она довольно занятна. Ее поют на мелодию песенки «По небу месяц плывет». Услышав эту песню, господин Шагерстрём, вы поймете, что вам невозможно жениться на Шарлотте Лёвеншёльд.
Внезапно рассказчица умолкла. Шагерстрём забарабанил в стенку дилижанса, желая, как видно, дать кучеру знак остановиться.
— В чем дело, господин заводчик? Вы собираетесь выйти?
— Да, милостивая государыня, — ответил Шагерстрём. Он был так же разъярен, как и несколько часов назад, когда Бритта Нюман попыталась заговорить с ним о Шарлотте. — Не вижу иного пути избавиться от выслушивания клеветы на девушку, которую я уважаю и на которой намерен жениться.
— Ах, что вы! Я вовсе не хотела…
Карета остановилась. Шагерстрём рванул дверцу и вышел.
— Понимаю, что вы не хотели! — сказал он гневно и с громким стуком захлопнул дверь.
Он подошел к форейтору, чтобы расплатиться.
— Вы уже покидаете нас, господин Шагерстрём? — сказал форейтор. — Дамы, верно, будут недовольны. Когда пасторша садилась в карету, она была на меня в претензии за то, что там не было кавалеров.
— Пасторша! — удивился Шагерстрём. — Какая пасторша?
— Да пасторша из Корсчюрки. Разве вы не побеседовали с попутчицами и не узнали, что в карете едут пасторша и фрёкен Лёвеншёльд?
— Шарлотта Лёвеншёльд! — повторил Шагерстрём. — Так это была Шарлотта Лёвеншёльд!
Было уже далеко за полночь, когда Шагерстрём вернулся в Старый Завод. Управляющий Нюман и его жена еще не ложились. Они в большой тревоге дожидались возвращения Шагерстрёма и уже подумывали о том, чтобы послать людей на розыски. Оба в волнении ходили по аллее, когда он наконец показался.
Они увидели коренастую, несколько приземистую фигуру на фоне ночного неба и узнали Шагерстрёма, но им все еще не верилось, что это он. Человек, который приближался к ним, весело напевал старинную народную песенку.
При виде их он расхохотался.
— Да ложитесь вы спать! Завтра все расскажу. Но вы были правы. Тебе, Нюман, придется готовиться в дорогу. Утром ты отправишься в инспекционную поездку вместо меня. Сам же я должен завтра вернуться в Корсчюрку.
ОГЛАШЕНИЕ
В субботу утром Шагерстрём появился в пасторской усадьбе. Он хотел поговорить с пастором о начавшемся преследовании Шарлотты и посоветоваться о том, как лучше положить ему конец. По правде говоря, приезд его пришелся как нельзя более кстати. Бедный старик был вне себя от возмущения и тревоги. Пять тонких морщин, пересекающих его лоб, снова ярко рдели.