Том 4. Аскетическая проповедь
Шрифт:
К великим старцам своего времени Бочков относил и ученика о. Леонида будущего великого оптинского подвижника Макария, с которым познакомился и близко сошелся в свои приезды в Оптину Пустынь. Именно ему Бочков прислал в 1852 году только что цитированное стихотворение, посвященное о. Леониду [1605]. Впоследствии он переписывался со старцем. Единственное опубликованное письмо старца Макария Антонию Бочкову от 7 ноября 1859 года свидетельствует о том, что последний все время поддерживал связи с Оптиной Пустынью и у него был широкий круг знакомств среди оптинских монахов, в этот круг входил и архимандрит Макарий, и отец {стр. 577} игумен Антоний [1606]. Бочков высоко ценил не только личность и образ жизни старца Макария, но и его письма, как образец прекрасной духовной литературы [1607]. В письме к Сергию Святогорцу (в миру Семен Авдиевич Веснин, 1814–1853), с которым Бочков находился в оживленной переписке, он утверждал, что «после отца Макария не останется старцев» [1608]. Заметим, что Бочков написал предисловие к публикации писем Сергия Святогорца [1609].
Вообще
Но вернемся к монашеской стезе Бочкова. Если верить его первому биографу, то до 1844 года он в основном проживал в Сергиевой пустыни [1612], хотя часто и в других монастырях, а также и в Петербурге у сына и тестя. В мае 1844 года Бочкова по собственному желанию перевели в Троицкий Густынский монастырь Полтавской епархии, близ города Прилуки, но и там он только числился, в действительности же находился при епископе Полтавском Гедеоне (Георгии Вишневском), {стр. 578} к нему весьма благоволившем. В конце 1844 года Бочков пострижен Преосвященным Гедеоном в монахи и наречен Антонием. Вскоре после этого он стал иеродиаконом и сразу же вслед за тем иеромонахом. С 5 ноября того же года Бочков начал вести дневник. И, как пишет биограф, многое о. Антонию не нравилось «в среде, его окружавшей, где столько разнородных личностей приходит в общение, правильнее сказать, в столкновение друг с другом <…> Отец Антоний и по пострижении своем, как и прежде, все еще не мог найти для себя желаемого и переходил из монастыря в монастырь» [1613]. По-видимому, в 1845 или 1846 году Бочков переходит в небольшой заштатный Староладожский Николаевский монастырь [1614], расположенный в Старой Ладоге на левом берегу Волхова и, согласно преданию, основанный еще в XIII веке в честь победы Александра Невского над шведами [1615]. В 1851 году в Старой Ладоге после 15-летнего перерыва Бочков вновь начинает писать стихи [1616]. В декабре 1852 года он становится духовником Староладожского монастыря [1617]. Вскоре после этого о. Антоний переходит в Тихвинский Богородице-Успенский Большой монастырь [1618], но в 1857 году возвращается в Староладожскую обитель [1619].
В эти же годы Бочков совершает паломничества в Палестину, на Святую Землю, и посещает Афон. Датировка этих путешествий не совсем ясна. Осип Бодянский датировал их 1847–1848, 1852 и 1857 годами [1620]. «Летопись Оптиной Пустыни» уточняет: Бочков был в Палестине и в Иерусалиме в 1846–1847 годах [1621]. Вероятно, именно этими годами надо датировать первое путешествие о. Антония к Святой Земле. Не бесспорна и вторая, как, впрочем, и третья дата. Из письма Сергия Святогорца к Бочкову от 20 декабря 1851 года как будто {стр. 579} явствует, что он по пути из Палестины домой посетил Афон в 1851 году [1622]. С другой стороны, сохранилось свидетельство о том, что летом 1852 года о. Антоний отправился на Афон [1623]. В июне 1857 года он ходатайствовал о разрешении поехать на год в Святую Землю и на Афон и просил выдать ему и его спутникам «паспорта в Иерусалим чрез Одессу и обратно чрез Италию и Австрию для удобнейшего возвращения по европейским путям» [1624]. Из его стихов и поэм следует, что Бочков действительно побывал в Италии. Но если это так, то его путешествие надо датировать 1857–1858 годами.
Впечатления от путешествия в Палестину дали Бочкову материал для единственной напечатанной его книги — «Русские поклонники в Иерусалиме», написанной еще в 1850-е годы, но опубликованной уже посмертно — сначала в «Чтениях в Императорском Обществе истории и древностей Российских при Московском университете» (1874, кн. 4), а затем, в 1875 году, и отдельно в издании того же Общества. «Простота и прелесть рассказа, теплота чувств и искреннее благочестивое настроение духа очаровывают читателя его повествований как о случившемся на море, так и о виденном им на материке Святой Земли, — писал о книге Бочкова Осип Бодянский. — Внимая его рассказу, кажется, как бы сам присутствуешь при том, видишь своими глазами, слышишь своими ушами, идешь с ним же и его спутниками. Такова-то сила всякой естественности, прямоты и правды, чарующая сила простоты сердца, духа и слова! <…>» [1625]. Книга интересна еще и многочисленными этнографическими картинами и бытовыми подробностями жизни простых русских паломников, причем Бочков не скрывает и ее темных сторон. Книга Бочкова «Русские поклонники в Иерусалиме», наряду с книгами А. Н. Муравьева и А. С. Норова, достойна занять заметное место
В эти годы, кроме Афона, который произвел сильное впечатление на Бочкова и где у него установились дружеские связи с иноком Сергием, прозванным Святогорцем, он посещает и другие монастыри. В 1850 году о. Антоний побывал на Валааме, где встретился со знаменитым юродивым Антоном {стр. 580} Ивановичем Зиновьевым [1626], которому позже посвятил целую поэму. Все эти путешествия объясняются прежде всего неудовлетворенностью Бочкова существующим укладом монастырской жизни и поисками «идеальной» обители. Как правило, эти поиски кончались новыми разочарованиями и предубеждением, что «в России нет нигде места монаху» [1627]. В одном более позднем письме к Е. Н. Шаховой Бочков писал: «Если б я знал, что меня ожидает, то 40 лет тому назад пошел бы иною дорогою. Но теперь уже невозможно обратиться совершенно на путь Христа» [1628]. Он приходит к выводу, что монастыри и монашество в их современном виде исчерпали себя и движутся к неминуемой гибели. И в этом убеждении он не был одинок — приблизительно к такому же выводу одно время пришел и архимандрит Игнатий Брянчанинов [1629].
Эти пессимистические выводы обусловливались прежде всего действительностью тогдашней российской монастырской жизни. Известную роль тут сыграли и особенности натуры о. Антония, человека болезненно-впечатлительного, мягкого, мечтательного, все близко принимавшего к сердцу. Архимандрит Пимен, тоже связанный с Оптиной Пустынью, так характеризовал Бочкова: «Отец игумен — человек весьма тихого и кроткого характера, и с ним было бы жить весьма легко, ежели бы он сам имел поболее силы воли и не так легко смущался, иногда весьма ничтожными обстоятельствами». Человек от природы весьма умный, начитанный, о. Антоний обладал обширной памятью, был приятным собеседником, человеком воздержанным и любившим монашество (но мечтавшим о невозможном, то есть о совершенной независимости монашества, как в первые века своего существования), и потому провел все время своего иноческого жития в отыскивании несуществующего, в стремлении к недостигаемому. Один из покойных владык новгородских о нем выразился так: «Игумен Антоний — сосуд драгоценный, но, к сожалению, совершенно разбитый. Он желал невозможного и иногда не умел пользоваться существующим в действительности, и потому не мог нигде найти постоянного места для своего жительства, ни свыкнуться с одними и теми же людьми» [1630]. {стр. 581} Это удачная характеристика инока-романтика, каким был о. Антоний; из нее видно, как относилась к Бочкову высшая церковная иерархия.
В 1859 году о. Антония назначили настоятелем Введенского Островского монастыря, основанного еще в XVI веке и расположенного в Новоладожском уезде Петербургской губернии на реке Ояти. При вступлении в должность отец Антоний обнаружил массу пропаж в имуществе монастыря, о чем и сообщил начальству [1631]. В 1861 году Бочкова возвели в сан игумена, а в 1862 году перевели настоятелем в заштатный Череменецкий Иоанно-Богословский монастырь, где он был в этой должности до января 1868 года [1632]. До апреля 1871 года отец игумен оставался в Череменецкой обители на покое, но из-за конфликтов со своим преемником покинул ее [1633].
Большая часть дошедших до нас произведений Бочкова относится именно к череменецкому периоду его жизни. По-видимому, именно здесь условия благоприятствовали его творческой деятельности, почему этот период и оказался столь продуктивным.
Череменецкий монастырь находился в Лужском уезде Петербургской губернии, в 20 верстах от города Луги, на острове Череменецкого озера. Точная дата основания монастыря неизвестна, но в XV веке он уже существовал. Основание его связано с чудесным явлением иконы Иоанна Богослова, которая находилась в соборном храме монастыря. Обитель располагалась среди красивой природы. Бочков в своем очерке, посвященном Череменецкому монастырю (опубликован в журнале «Домашняя беседа») так его описывал: «Как нарочно для храма святого евангелиста Иоанна Богослова кинут небольшой островок на самую середину озера, осененный великолепными дубами, липами, вязами, кленами и неизбежными нашими березами. Из густоты деревьев белеется только тоненькая, осмигранная колокольня и чуть-чуть видны главы собора; стены, келлии — все потонуло в зелени… Сероватые стенки булыжного камня; крыши низменных деревянных зданий; келлии, притаившиеся у подошвы холма, — всё сливается с роскошною, густою зеленью. Один только храм святого {стр. 582} Апостола господствует над всем, белея на высоком холме, природном своем пьедестале, и привлекая к себе внимание благочестивого поклонника…
Череменецкий монастырь доселе богат одними видами… Содержимый в порядке, имеющий около сорока человек живущих (правда, среди них было только 8 монахов [1634]. — С. И.), — есть самый бедный и последний во всей Петербургской епархии» [1635].
Обитель в 1862 году, по словам Пимена, «была в крайнем упадке» [1636]. Отец Антоний обновил и благоустроил монастырь: при нем был поновлен собор, построены каменный братский корпус и гостиница, а также ряд хозяйственных строений, добавлена часть каменной ограды [1637]. «Но главного, внутреннего порядка, — пишет Пимен, — он не мог вполне достигнуть по своей чрезмерной доброте и доверчивости; он не имел людей, которые бы ему были преданы, а те, на которых он полагался, во зло употребляли его благорасположение. Чувствуя свою несостоятельность в деле правления, он тяготился должностью и по прошествии небольшого времени попросился на покой» [1638]. К тому же Бочков стал сдавать физически. 1 марта 1865 года он писал Е. Н. Шаховой: «Здоровье мое плохо, лучше сказать состав мой постепенно разрушается: ноги не могут выстаивать долго, зубы начали покачиваться… При первой неприятности все силы исчезают» [1639].