Том 4. Лунные муравьи

Гиппиус Зинаида Николаевна

Наталья Петровна. Оставь, подожди.

Арсений Ильич уходит в дом. Слышны его крики: «Евдокимовна! Евдокимовна!»

Явление девятнадцатое

Соня и Наталья Петровна.

Соня(плачет). Как я перед ним виновата!

Наталья Петровна. Девочка моя, да ты… любишь его?

Соня. Ах, если б вы знали, если б вы знали…

Наталья Петровна. Да ты любишь его?

Соня.

Поймите же, что я ничего не знаю! Может, люблю… любила… кажется. Да, кажется, потому что я его… то есть он мой… любовник. Слышишь, мама?

Наталья Петровна. Бедная, бедная ты моя девочка! Не бойся, детка, поплачь, поплачь.

Соня. Что мне делать, что мне делать? За ним идти – зачем? С вами оставаться – зачем? Ничего не знаю, где правда, где ложь…

Наталья Петровна. Соня! Ты его жена. Ты должна идти за ним. Даст Бог, его выпустят, и ты…

Соня. Не могу… Не могу…

Наталья Петровна. Не понимаю.

Соня. Ах, мама, я сама себя не понимаю! Но я знаю, что тут ложь, неправда. А не хочу быть женой. Это было наваждение, надрыв. Я пожалела его, я думала, что люблю его…

Наталья Петровна. Не греши, Соня. Твой путь теперь ясен. Ты теперь прежде всего жена, может быть, будешь матерью…

Соня. Нет, нет, я не жена, не мать, я сама… сама я… Понимаете – я! И зачем ребенок? Что я с ним буду делать? На что он родится? На смерть? Мама, мне страшно, страшно!..

Наталья Петровна. Не нам судить об этом. Не ропщи, детка моя. Смирись.

Входит Арсений Ильич.

Явление двадцатое

Наталья Петровна, Соня, Арсений Ильич.

Арсений Ильич. Завтра рано утром на вокзал. Евдокимовна его вещи приготовит. Соня, ты бы ей помогла. А вечером и сами укатим. Довольно, довольно, сил моих больше нет!..

Входит Евдокимовна.

Явление двадцать первое

Те же и Евдокимовна.

Евдокимовна. Вот делов-то этот смутьян наделал!

Арсений Ильич(возбужденно). Все поедем, все поедем. Все бросим. И тебя, старая, возьмем.

Евдокимовна. Куда это, батюшка, мои кости старые везти хотите?

Арсений Ильич. В Париж, в Париж…

Занавес.

Действие четвертое

Октябрь 1906 года

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Арсений Ильич.

Наталья Петровна.

Соня.

Бланк.

Анна Арсеньевна.

Вася, ее сын, цыбатый подросток.

Борис.

Максим Самойлович Коген, интеллигент-журналист еврейского происхождения, приземистый, упитанный, веселый, жмурится, как кот.

Иван Иванович Гущин, очень юный поэт, высокий, лицо мертвенное, голос подкошенный, шеей не ворочает от подпирающих его воротничков.

Горничная,

француженка.

Действие происходит в Париже, в квартире Мотовиловых.

Гостиная. Осень. В глубине очень широкая стеклянная дверь в столовую. В столовой у стола сидят Наталья Петровна, Анна Арсеньевна и Вася. Разговаривают. В гостиной налево, у камина, Арсений Ильич. Ноги под пледом. Бланк ходит по комнате, попивая кофе из маленькой чашечки.

Явление первое

Арсений Ильич, Бланк.

Арсений Ильич. Ну, что ж, оно, пожалуй, и лучше, что вы наконец собрались. Скучно нам, старикам, будет, да ничего не поделаешь.

Бланк. А вы к нам весной приезжайте. В Женеве дивная весна.

Арсений Ильич. Ну, до весны-то… еще, может амнистию дадут. Вы в Россию уедете.

Бланк. Какая там амнистия. Да мне все равно. Надо будет – и без амнистии вернусь. Пока хочется получиться. Ужасно притупляет пропаганда, я даже за литературой перестал следить. В тюрьме кое-что подчитал, жаль бросать. А Плеханов в этом деле незаменим.

Арсений Ильич. Да, да. Как бы только Соня в Женеве не соскучилась.

Бланк. И Соня, если захочет, всегда дело найдет. Вот, мне поможет… Я ведь насчет иностранных языков плох. Вместе читать будем… Наконец, там большая русская колония.

Арсений Ильич. Да, да. А все-таки трудно вам предрешать. Сегодня одно, а к весне… да что к весне! и раньше – так все в России может повернуться…

Бланк. Я не сомневаюсь, Арсений Ильич… Но что же из этого? На наши планы это существенно влиять не может. Наше дело такое… не русское оно только – всемирное дело. Россия пока переживает свою революцию. Это необходимо, но это лишь подготовка к будущей, к последней, к настоящей.

Арсений Ильич. Ну, мы-то уж ее не увидим. Да и вы, пожалуй, не увидите.

Бланк. Право, не знаю. Не останавливаюсь на этом вопросе. (Помолчав.) Мне важно мое дело делать, сегодня, завтра. Если мои усилия хоть сколько-нибудь послужат для достижения общей последней цели, то с меня достаточно этого сознания. Главное, не терять даром сил и дней.

Арсений Ильич. Я понимаю.

Бланк. А тут суета какая-то, в Париже. Сосредоточиться невозможно. Да и Соне здесь нехорошо. Я вам откровенно скажу, Арсений Ильич, нездоровая у нас здесь атмосфера. Уж, кажется, я человек нормальный, а и то стал какой-то раздражительный. Поверьте, не виню я вас. По-человечески я вас искренно полюбил, понимаю вас, ценю ваше личное благородство, неисчерпаемую доброту Натальи Петровны… Но что же поделаешь! Жизнь – штука жестокая. В ней железо есть. Она неумолимо отстранила вас, отстраняет. Идти нам против нее, оставаться с вами – это значит самим обессилеть. Соне очень тяжело. Я вижу. Но единственное ее спасение – переменить обстановку, жить с людьми, у которых нет ничего в прошлом, а все в будущем. Прошлое ее давит. Хватит силы преодолеть – выплывает.