Том 4. Лунные муравьи

Гиппиус Зинаида Николаевна

Арсений Ильич. Сейчас же замолчи или убирайся вон. Я очень серьезно говорю.

Анна Арсеньевна. Боже мой, Боже мой… Как ты посмел?

Арсений Ильич. Брось, Анюта. Успокойтесь вы все, сделайте милость. И так невесело, свару завели. (Пауза.)

Анна Арсеньевна. А Боречка давно был у вас?

Наталья Петровна. Да вчера заходил.

Анна Арсеньевна. Какой он миленький в штатском. Привыкнуть не могу, не узнаю его каждый раз. Похудел только ужасно.

Наталья

Петровна. Тоскует.

Анна Арсеньевна. Смерть дяди Пьера так его потрясла. Ему бы развлечься. Ах, здесь премилое общество. Если б я не уезжала…

Вася. Мне пора. Я ухожу.

Анна Арсеньевна. Куда ты?

Вася. Мне нужно. (Прощается и уходит.)

Явление пятое

Те же без Васи.

Анна Арсеньевна. Вот, видели? И не смей спросить, куда. Недавно всю ночь с какими-то мерзавцами прокутил. Я думала, с ума сойду. Нет, в нем что-то ненормальное.

Арсений Ильич. Ну, кутежи-то – это, положим, всегда было. А вот ретроградство его дикое, да к Шуре ненависть – это действительно… странное что-то. Теперь молодежь, дети даже, все ведь, как Шура, чего глаза-то закрывать. А этот у тебя… действительно выродок какой-то.

Анна Арсеньевна. Ах, уж не знаю, что лучше. И как после этого в карму не верить? Ясно, их душам предстоит целый ряд перевоплощений…

Арсений Ильич. Пошла свою чепуху городить.

Через столовую входит Борис.

Явление шестое

Арсений Ильич, Наталья Петровна, Анна Арсеньевна и Борис.

Наталья Петровна(встает навстречу). Здравствуй, милый мой мальчик.

Анна Арсеньевна. А, Боречка. (Целует его.)

Борис. Здравствуйте, милые. (Жмет руку Арсению Ильичу.) Сони здесь нет?

Арсений Ильич. Ну, что, шатаешься по Парижу?

Борис. Брожу… Да невесело как-то. Им до нас дела нет, да и нам до них тоже. И столько людей, столько людей. Просто точно не люди, а нарочно.

Наталья Петровна. Ты ведь, Боря, в первый раз в Париже?

Борис. В первый. И уж не знаю… Неужели идеал России – Париж, с равноправием, кокотками, автомобилями, цилиндрами, да свободой… чтобы все это иметь. Страшно мне как-то…

Арсений Ильич. Ну, Боря, слышали уж мы эту песенку о гнилом Западе. Я ворчу на Париж, да ведь я что, моя жизнь в прошлом, а тебе не моими глазами надо смотреть. Сейчас же завел: Запад, Запад.

Борис. Да нет, дядечка, не гнилой он, Запад, не гнилой – милый, святой, хороший… только не наш, другой. Мы другие. Нам другое надо. Впрочем, ничего я не знаю.

Анна Арсеньевна. Поживешь – оценишь Париж. Сколько жизни, комфорта, свободы! Люди ласковые, простые. Живут естественно, как живется, без вопросов. У нас все как-то странно, утомительно:

сейчас же вопросы и вопросы. Точно нельзя без всяких решений жить. Брать жизнь, какой Бог ее создал. Ну, я не говорю, не вдумываться, отчего же? Но ведь у нас пойдут эти вопросы – и сейчас же ненависть, злоба..

Наталья Петровна. Ненависть у нас безмерная накопилась. Здесь ненависти нет, это правда. Да ведь зато и любви нет…

Борис. Тетя, тетя, милая, столько у нас ненависти, что даже слышать друг друга не можем. Все друг друга презирают, в чем-то укоряют, и никто никому не верит. Нет ненависти, нет и любви, скажете? А из ненависти любовь вырастает ли еще? Ведь ни слова о ней, ни одного единственного. Забыли, что ли, или не было ее никогда? И не будет?

Арсений Ильич. Да что тут о любви мечтать. Добиться бы простой человеческой справедливости…

Борис. Нет, дядя, кто любовь любит, тому справедливости не надо. Какая уж справедливость в любви? Справедливость будет рассуждать, кому умереть, кому жить, а в любви никакой смерти нет, одна жизнь… И даже совсем и жизни нет, если нет любви.:.

Наталья Петровна. Судьба тебя изломала, Боречка. Взвалила тебе на плечи столько, что не всякому вынести.

Борис. Нет, тетя, из-за этого мира не прокляну. Я люблю ее, жизнь, и такую, как она есть. Всегда любил. Только сам-то я… вы знаете, ну что я? Всегда боялся идти впереди жизни, над жизнью… мечталось жить в самой середке. Думалось, не там ли еще теплится искорка любви? Оторвешься, выйдешь – и очутишься в пустоте. А теперь вдруг и этого нет: жизнь сама ушла из-под меня, выскользнула… И я уже позади, за жизнью остался. Смотрю на нее, как сквозь стекло. Точно в корпусе, бывало, глядишь из окна: Садовая, извозчики, магазин Крафта… Ну да что обо мне. Я человек конченый: Je suis un – опустившийся человек – это у Достоевского, кажется, кто-то говорит.

Арсений Ильич. Право, противно тебя и слушать. Ноешь, ноешь. Совершенно, как Соня. Уж если вы опустившиеся человеки, так я-то кто? Старая калоша, которая промокает. Благодарю покорно. Нет, вот Бланк – этого я понимаю. Уж он не заноет, руки сложа сидеть не будет в двадцать шесть лет. И что такое случилось, скажите пожалуйста? Что случилось? Каждому поколению своя жизнь, своя работа… Отжили мы – вы живите… Слава Богу, на ваш век жизни хватит. Бланк совершенно прав.

Борис. Да, да. Разве я спорю? Бланк совершенно прав. Честь ему и слава. А когда они едут?

Арсений Ильич. Завтра вечером.

Входит Коген.

Явление седьмое

Те же и Коген.

Коген. Ну что, профессор, все у камина сидите? У вас тепло, а у меня-то, у меня-то! Холод, как в погребе.

Арсений Ильич. Вы знакомы? Мой племянник Львов. Максим Самойлович Коген. (К нему.) Ну что поделываете?

Анна Арсеньевна. Мама, я ухожу. Боря, прощай. До свидания, папочка. Гуляйте каждый день, возьмите себя в руки. Завтра приду с нашими проститься. До свидания, мистер Коген.