Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
— Бери брот.
И тотчас, как бы между делом, пояснила:
— Это по-немецки.
. . . . .
Третьего дня, отправляясь с мамой на прогулку, взяла с собой лопатку. Лопата большая, неудобная, тащить ее трудно. Мама говорит:
— Ну дай, я понесу.
Машка мрачно ей отвечает:
— Что ты, не знаешь разве, что маленькие дети сами должны носить свои игрушки, а не заставлять взрослых таскать?
. . . . .
Что-то сказала маме. Та не расслышала, переспросила:
— Что? Не слышу…
—
Сегодня солнечный день. Тает. С санками не погуляешь.
7.12.61.
Очень любит «удивлять».
«Самолюбие, переходящее в тщеславие», — говорит мама.
Ест вяло, то и дело подхныкивает:
— Не хочу!..
На лице усталость и отвращение. А тарелка еще на три четверти наполнена вегетарианским супом.
— А ну, интересно, успею я сосчитать по-немецки до двенадцати, пока ты съешь этот суп?!
И начинается увлекательное состязание, которое Машка неизменно выигрывает. Правда, не только из «самолюбия, переходящего в тщеславие», но и по наивности, переходящей в глупость.
. . . . .
Чаще всего она «удивляет» маму. Меня считает скептиком и циником.
Вчера прибежала на кухню:
— Мама, посмотри, я сама туфли зашнуровала!
Мама вытаращила глаза:
— О-о-о-о!..
Машка сияет. Потом — горькая усмешка и презрительный жест в сторону моей комнаты:
— А его не удивишь никогда!..
8.12.61.
Была тетя Ляля. Играли в лото. Машка уже не в первый раз выступает в роли банкомета; вытаскивает из синего мешочка бочонки и объявляет:
— Шесть! Двадцать четыре! Сорок! Восемьдесят два! Семен Семенович!..
Ошибается редко. И ошибается, главным образом, на числах второго десятка, от десяти до двадцати, почему-то.
. . . . .
Вчера ночью (то есть третьего дня ночью) оставил записку:
«Дорогие мои спящие красавицы! Прошу разбудить тогда-то» — и так далее.
Машка уже давно читает эти утренние послания совершенно самостоятельно. Прочла и эту и с усмешкой говорит:
— Ты тоже, оказывается, в балерины попала!
Для нее «спящая красавица», по-видимому, связано только с балетом. Что тут замешано слово спать, ей в голову не приходило.
10.12.61.
Утром забравшись к матери в постель, рассказывала ей сказку:
«Коровы устроили собрание и решили, что нельзя теленочков резать. Нельзя мясо есть.
А лев в Зоопарке захотел мяса и стал клетку ломать. А ему не дают. Он стал вырывать
Вдруг видит — идет Лев Толстой. Лев повернулся и ушел в клетку».
. . . . .
Сегодня пять градусов мороза. Но снега почти нет. Поэтому вид за окном довольно тусклый. Хочу выйти с Машкой пораньше.
11.12.61.
Гуляли два часа. В Дивенском садике.
Катались с горки.
Машка совершенно не умеет вести себя в обществе детей и очень часто выглядит единицей среди ноликов. И, главное, сама себя так ощущает. Нет, не заносится, не «воображает», а просто не может найти свое рядовое место в строю. Не видит, например, что на горку очередь. Способна на самой горке, на скате горы, нагнуться и начать поправлять штаны или застегивать ботик, не замечая, что за ней выстроилась очередь. Налетает на ребят. Все это только от недостатка опыта, от той тепличной (да, тепличной, хотя в этой теплице и открываются усиленно «форточки») жизни, какой она у нас живет.
Достается ей, бедняге. Но без этого нельзя. В этом смысле надо ее муштровать, то есть приспосабливать к тому строевому темпу, в какой ей через год-два придется включиться.
13.12.61.
День зимний, солнечный, морозный. Окна по-декабрьски разукрашены узорами.
Каталась на санках с горки. Поначалу огорчала и даже возмущала меня. Влезет на невысокую горку, втащит туда салазки и кричит на весь сад:
— Папочка! Папсиночка! Дай ручку!
А сзади — очередь.
Я нарочно ушел подальше, не слушая ее жалобных криков.
И помогло.
Через час уже совсем самостоятельно втаскивала санки, самостоятельно усаживалась в них (правда, в не очень удобной позиции) и самостоятельно скатывалась. Даже другим детям помогала: поднимала кого-то, стряхивала снег.
. . . . .
Вчера вечером сидит в коридорчике на горшке и поет:
Ах вы, милые, кусачие мои! Вы хорошие, кусачие мои!..Мама говорит:
— Ты что поешь?
— Это я маленьких людоедиков укачиваю.
— Нашла кого укачивать! Противные, кусачие! Фу!
— Ах, мама! Это для нас маленькие людоедики нехорошие, а для своей мамы они хорошие.
14.12.61.
Засыпала вчера хорошо — отчасти потому, что много была на воздухе, набегалась, надышалась, отчасти же потому, что был выставлен (мамой) ультиматум: «Быстро уснешь — завтра будем вместе стирать: мама — большое белье, ты — маленькое, кукольное».