Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
— Как называется столица Соединенных Штатов? — спросили барышню.
Пожала плечами:
— Голливуд?
. . . . .
Он не закричал только потому, что был нем, как сорок тысяч кинематографов.
. . . . .
В дни юности нашей мамы за ней ухаживал некий юноша, сын крупного сенновского мясоторговца, Вася П. В письме к маме он написал:
«Ваше милое бытие не дает мне покоя».
. . . . .
Крепкое имя:
Варвара Романовна.
. . . . .
Рабфаковец, читая вслух Тургенева,
— Гражданин Кирсанов.
. . . . .
На рабфаке. Преподаватель говорит о Толстом:
— По Толстому бог в каждом из нас. Вот в этом товарище бог, и в этом товарище бог, и во мне бог.
. . . . .
Какими путями приходит в наше сердце радость? Неясны, загадочны эти пути.
В сумерках сидел у открытого окна, пробовал читать. Непонятная, глухая тоска душила меня.
Вдруг на улице бабий звонкий голос крикнул:
— Иван Ягорыч!
И стало вдруг радостно, легко, весело и светло на душе.
. . . . .
Дети прозвали большой граненый стакан: двухспальный стакан.
. . . . .
Детство запомнилось ему лишь одной-единственной фразой из давно забытой книжки:
«Эге, малыш, да ты на лыжах?!»
. . . . .
— Лицо, у него бэж-цвет.
. . . . .
Рыночная поговорка:
— Цена не стена, ее подвинуть можно. Нынче и стены двигают.
. . . . .
Прелестная испанская поговорка:
— Кое-кто может сказать о себе — я был храбр, но никто — я храбр.
. . . . .
Колька Маргарита в разговоре с барышнями — на каждом шагу:
— Разговор исчерёпан.
. . . . .
У отца был товарищ — офицер, который признался ему, что носит всегда два кошелька: один, с деньгами, для себя и другой, пустой, для друзей, которые могут попросить в долг. Отец перестал здороваться с этим Ш.
. . . . .
Одесса.
В Дитячому мiстечку (детском городке) имени III Интернационала. Иду по Тополевой улице. Слышу за забором:
— Хлопци! Хлопци! Письменник иде!
. . . . .
— Дядя, правда, что у вас в Ленинграде только два раза в пятидневку бывает солнце?
. . . . .
Вечером девочки в обнимку гуляют по аллее.
. . . . .
— Ша! Зашейте рты!
. . . . .
И здесь идет дождь. И здесь ребята прыгают и кричат:
Дождик, дождик, перестань…
Это заклинание путешествует по всей России. Но в каждом новом месте ребята заканчивают его по-своему. В раннем детстве, где-нибудь в Петергофе или в Островках, мы кричали:
Дождик, дождик, перестань, Я поеду в Иордань!В Мензелинске ехали, помнится, уже «во Казань».
Одесские ребята громче других кричат:
Дождик,. . . . .
На Ришельевской парикмахерская «ДВА БРАТА». Где-то на другой улице другая «перукарня»:
«БАСТИЛИЯ»
Очень симпатичная традиция.
. . . . .
Поезд «Батум — Тифлис» отходит в девятом часу вечера. В сумерках проплывают низенькие станционные постройки, пестрый батумский базар, низкорослый, одноэтажный и двухэтажный, город. Милый город с его субтропической флорой, с пальмами, кипарисами, с запахами моря, угля, кофе, пеньки, машинного масла, — город, скорее, какой-то южно-американский, чем черноморский. Не хватает только королей и капусты.
. . . . .
Задавили осла, ишака. Стояли в степи минут двадцать. Я видел, как мальчик-азербайджанец, рыдая навзрыд, нес отрезанную колесами паровоза голову осла. Держал ее за ухо, нес как ведро с водой, припадая на одну ногу, семеня мелкими шажками…
. . . . .
В поезде, спасаясь от скуки, показывают фокусы, рассказывают анекдоты, загадывают загадки, вроде такой:
— Из Тифлиса вышел скорый поезд, делающий семьдесят верст в час. А из Москвы вылетела муха, летящая со скоростью три версты в час. Где они встретятся?
. . . . .
Сухопарая девушка в красном платье на глазах у всех чистит молоком свои белые туфли-спортсменки. Через минуту ее пожилой сосед вдруг начинает черные свои штиблеты чистить помидором. Скучно, наверно, очень.
. . . . .
У бабушки в Боровске. Здесь я не был шесть лет. В 1924 году, по пути «к Перестиани», когда мы направлялись с Гришей на поиски кинематографического счастья, мы заходили сюда дня на три. Были еще совсем мальчики. Курили потихоньку — во дворе, в уборной.
— Думаешь, мы не видели? — говорит, улыбаясь, бабушка. — Войдете в уборную — оттуда из всех щелей дым как на хорошем пожаре!
. . . . .
Закрытый и запущенный, разрушающийся Пафнутьевский монастырь. Святой Пафнутий Боровский жил, если не ошибаюсь, в XVI веке. В деревне Высокая сохранилась (и, кажется, действует) церковь, построенная этим святителем. Оттуда же берет начало река Текижа. Предание гласит, что Св. Пафнутий, ударив жезлом о землю, воскликнул:
— Теки же!
И возник источник, и забил ключ, и потекла река Текижа.
. . . . .
У бабушкиных знакомых — швейная машина, которая не будет работать, если ее не подержать полчаса в русской печке или в духовке.
. . . . .
В 1919 году приезжали в Боровск из окрестных деревень мужики, ходили по домам, спрашивали:
— А не продается ли тут комод с белыми зубами?
— Что за комод с зубами?
— А на котором ребятишкам побренчать можно.