Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
— Кулемушка!
Машка заглянула туда, в этот пакет, с трепетом откинула белую кружевную простынку — и была покорена!
Кулемушка — смешное, безволосое и вместе с тем рыжеволосое существо, не ахти какое красивое, но чрезвычайно милое, привлекательное, симпатичное. Синеглазая, спокойная, веселая.
Сколько радости получили мы все, и всех больше, конечно, — Машка!
Ведь живая кукла! И можно трогать пальчики на руках и на ногах. Можно разглядывать ноготки, целовать и гладить затылочек с короткими рыжими волосками
. . . . .
Обогащенная вчерашним опытом, сегодня с утра играет в куклы: пеленает свою крохотную тятятяшку, кутает ее в одеяльце и — самое трогательное — кормит ее, расстегнув на груди кофточку. Очень верные движения. Серьезно, спокойно и даже с какой-то материнской гордостью.
30.4.61.
Случилось так, что без малого месяц мама и папа не притрагивались к этой тетради.
Перепишу несколько Машкиных «сентенций и замечаний». Сделаны эти заметки в разное время — в Комарове и в Ленинграде.
. . . . .
Увидела в газете портрет Гагарина. Залюбовалась.
— Красивый очень!.. На дядю Степу похож.
. . . . .
Мама была в Тбилиси. Ездила на похороны дяди Рачика, отца Павлика. Мы с Машей очень скучали. Один раз Маша мне говорит:
— Знаешь что, папа? Давай в Тбилиси поедем с тобой!
Я объяснил ей, почему нам сейчас ехать нельзя:
— Ты же помочь не можешь ничем…
— Почему? Я могу. Я в аптеку схожу.
И, испугавшись собственной храбрости, тут же добавила:
— С тобой вместе.
2.5.61.
Вчера, в Первомай, мама, папа и Маша много гуляли. День был по-праздничному солнечный, но ветреный.
Были на «Авроре». Маше очень понравилось, но она все просила, чтобы «пароходик поехал»…
Купил ей у цыганки голубой красивый шар с белым грибом. Шар тут же лопнул.
Сегодня тоже много были на воздухе — в парке Ленина, в сквере им площади Революции, у Петропавловской крепости.
. . . . .
Дело было в Комарове. Мы с Машей возвращались с прогулки. У подъезда Дома творчества нас обогнал высокий, похожий на большого доброго зверя дядя, оглянулся, достал из кармана пальто бутылочку и показал Маше. Там, в бутылочке, на белой бумаге или на вате ползала какая-то нечисть.
— Видишь, девочка, сколько я наловил сегодня?
— Мухи?! А зачем они вам?
— Зачем? А я энтомолог, изучаю вредных насекомых.
— А бабочек тоже?
— Нет, бабочек другие изучают.
Дядя очень интересно рассказал, каких он красивых бабочек видел внизу, на взморье, и как он ловил морилкой мух, и пошел.
Маша постояла, подумала и вдруг кинулась за ним следом.
— Простите… А
Дядя сказал, что моль он ловить не умеет и что за это ему даже попадет от жены.
. . . . .
Между прочим, на моей памяти это первый случай, когда Машка не вступилась за насекомых. Больше того — она с уважением рассказывала маме и еще кому-то про этого ученого мухолова.
Понимаю, в чем дело. Этот человек — ученый. Он изучает мух, делает полезное дело и никого не мучает. Поэтому нехороших чувств у Машки он не вызвал. Так же, как не вызовет у нее, вероятно, гнева и отвращения сторож или директор Зоопарка. А вот с существованием на свете такой профессии, как охотник, она до сих пор примириться не может.
. . . . .
И вот еще о насекомых.
Это уже не о Машке.
Живет сейчас в Комарове московская писательница X. В свое время она написала несколько книг для детей. Человек способный. Даже очень. Но почему-то уже много лет из-под ее пера не вышло ни одного детского рассказа. И хотя, знакомясь, она по-прежнему называет себя детской писательницей, пишет она для «взрослого» радио, сотрудничает в каких-то «отраслевых» журналах.
Мне казалось, что человек она не только умный и талантливый, но и добрый. А тут сидим как-то за столом, обедаем, она говорит:
— У меня в комнате появились муравьи. Убила вчера одного, сегодня два новых появились.
Я посмотрел на нее с удивлением.
— Зачем же вы его убили?
— А что я, по-вашему, должна была с ним делать?
— Не знаю, что… Вероятно, помочь ему найти дорогу домой.
А когда X. призналась, что терпеть не может ничего «ползучего», что убивает с удовольствием божьих коровок, мне стало грустно и я ей сказал:
— Хорошо, что здесь нет сейчас моей Машки…
Я понял вдруг, почему X. перестала писать для детей. Ей нечего сказать им.
20.5.61.
Папа вчера приехал из Комарова. Приехал неожиданно, не предупредив. Машка спала. Когда проснулась, мама говорит ей:
— Ты знаешь, кто приехал? Папа!
Не верит. Смеется. Ну, да! Дескать, ври больше.
И вдруг папа самолично входит в комнату. Радость неподдельная.
Вчера и сегодня почти все время вместе. Только утром папа несколько часов работал.
Гуляли. Играли. Читали. Под вечер ходили к домику Петра, оттуда через Кировский мост прошли на Марсово поле. Несколько минут постояли у могил Жертв Революции, где бьется на ветру язычок вечного огня… Хотели зайти во двор Мраморного дворца, но ворота были уже закрыты. Только издали посмотрели на ленинский броневик. Я напомнил Машке, что это такое. Вцепившись ручонками в прутья садовой решетки, она внимательно смотрела на черную угловатую машину и вдруг спрашивает:
— Он детей любил?