Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
26.8.61.
Вчера сказала маме:
— Ты почему то папу, то меня кормишь? А когда же ты сама будешь есть?
— Мне, Машенька, некогда.
— Хочешь, я тебе ряженку оставлю?
А ряженку она очень любит.
— Спасибо, Машенька.
Оставила ровно половину банки. Потом посмотрела, примерила на глаз:
— Еще одну ложечку возьму…
27.8.61.
Сегодня
Мама и Маша ушли в Зоологический сад. Там народился у жирафа жирафенок, у львов — маленькие львята.
На днях были в ЦПКиО. Мама стала разъяснять Машке, что такое Арктика и что такое Антарктика.
Спрашивает:
— Где белые медведи живут, знаешь?
— Знаю. На севере.
— Правильно. А на юге кто живет?
Задумалась только на одну секунду:
— Бабушка.
. . . . .
Там же.
— Мама, пойдем посмотрим пельмени.
— Какие пельмени? Где?
— В детском городке.
А там на щитах изображены не пельмени, а пингвины.
29.8.61.
Рассказывает матери сказку:
«Девушка упала в воду, но не утонула, а осталась жива. Кто-то ее заколдовал, что она семнадцать лет будет спать. Потом она умерла по-настоящему. (Ты, мамочка, не бойся, конец все-таки будет хороший!)
Плывет она и вдруг видит — навстречу ей плывут два короля в аквалангах…»
А что ж — все понятно. Для нее и акваланги, и корона, и золотой башмачок, и черная коробка диаскопа — одинаково и волшебство, и реальность.
2.9.61.
У Машки вчера был праздник: весь день гостила у нас живая кукла — Машкина племянница Аллочка Кальницкая, она же Кулемушка.
Конечно, это наслаждение — держать эту двадцатифунтовую куклу на руках, играть с нею, надевать на нее платьице и штанишки. Даже вытирать ей платочком губы — и это было радостью.
Но к этой радости примешивалось и нечто горькое: ревность!..
Вся нежность, все поцелуи, улыбки, восторги были обращены к маленькой. И я очень хорошо видел, чувствовал, как где-то в глубине Машкиной души шевелится неприязнь к этой улыбающейся розовощекой малышке. Ничего! Это очень полезно. Любовь победит, переборет эту неприязнь. А Машка слегка сдвинется с того места, которое называется «пуп земли».
5.9.61.
Часа два гуляли вчера с Машей. Вышли из ворот — солнечно, прохладно, дует ветер.
Зашли в сад при большом доме на Мичуринской улице. Собирали желуди и голубиные перья. В этом саду — маленький игрушечный домик, мечта всех ребятишек, особенно девочек. Домик набит девчонками лет по шесть-семь. Побежала
— Можно и мне с вами играть?
— Можно. Тебя как зовут?
— Маша. А тебя? А вас?
— Меня Лена. Меня Таня. Меня Маня. Дай перышко.
— Пожалуйста.
И раздала все перышки. И все желуди.
Играли в прятки, в палочку-выручалочку. Машка до сих пор играть не умеет и не пытается даже научиться. Просто бегает и смеется.
. . . . .
— Ты что плачешь, Маша?
— Я просто так. Не то плачу, не то смеюсь.
6.9.61.
Ходили вчера за покупками — в молочный и другие магазины. Машка помогала — стояла в очередях, хотя что такое очередь — до сих пор не понимает.
— Стой, — говорю, — вот здесь, за этой тетей.
Возвращаюсь и вижу, что лишь одна часть задания дошла до нее: стоит здесь, то есть там, где была поставлена. А тетя… тетя уже далеко, а за ней еще пять теть.
В другой раз говорю:
— Иди стань в очередь у кассы.
Через две минуты ищу — нет Маши в очереди.
Вижу — стоит у другой кассы, у неработающей. Стоит сбоку, беспечно покачивает ногой, терпеливо ждет меня…
. . . . .
Ночью мы с мамой рассадили в столовой на тахте всех Машиных кукол.
Утром Машка вошла в столовую и буквально остолбенела.
По словам мамы, минуту стояла молча в дверях и наконец выговорила:
— Мама, ты знаешь!.. У Катарины сегодня день рождения. К ней все дети в гости пришли!..
А минут через пять спросила:
— Мамочка, это они сами, или это ты их так посадила?
Ах, Машка, Машка, счастливый ты человек!..
. . . . .
Читал ей на прогулке стихи Хармса.
— Это кто написал?
— Хармс.
— Как?
— Хармс. Даниил Иванович Хармс. Очень хороший поэт.
— А где он сейчас?
— Умер.
Помолчала.
— Почему это все умирают писатели?
7.9.61.
На Кировском проспекте папа зашнуровывал Машке ботинок, и вдруг она закричала:
— Ой, здравствуйте! Здравствуйте!
И еще раз:
— Здравствуйте!
— С кем это ты?
— Ты не знаешь. Это моя знакомая.
Пошли догонять.
— Кто же это?
— Это доктор. Знакомая. В больнице Эрисмана меня лечила.
Не догнали. Да и хорошо сделали, пожалуй. Докторша шла с мужем, а у того на руках — ребеночек.
. . . . .
Третьего дня сидели в уютном садике — во дворе Дома художников.
Я сказал, что здесь, кажется, живет художник А.
— Это какой?
— А тот, что рисовал картинки к книге Бианки «Зоопарк».
— Ты знаешь, папочка, надо им написать: почему для детей такие грустные книжки пишут? Я плохо сплю, когда мне что-нибудь грустное или страшное перед сном читают.