Том 4. Плачужная канава

Ремизов Алексей Михайлович

Где же и когда зародился такой беспамятный человек?

О своих летах Антон Петрович не любил говорить.

Нынче на Святках у Тимофеевых, когда разговор коснулся возраста человеческой жизни, Антон Петрович, не сводивший глаз с Маши, вдруг точно возмутился.

– Всегда говорят мне, – сказал он, возмущенный, – будто жалеть буду, что не женат! Но когда же, спрашиваю я, разве после пятидесяти лет жалеть буду?

Антону Петровичу и на самом деле пятидесяти нет, ему и до сорока пяти еще с год подождать.

А если виски у него седые, и весь он – все салящееся лицо его в мешках, метрические года тут совсем ни при чем, это уж так природой сделано.

И жениться ему еще не поздно.

А зародился Антон Петрович от русского кореня из третьего и последнего Рима – Москвы.³⁷

Сын благочестивых родителей – так повелось начинать жития подвижников, так будет и тут уместно, потому что жизнь Будылина и труды его поистине подвижнические! – провел он первые годы свои на Трубе³⁸ у птичьего толкуна, где по воскресеньям вся Москва голубятная голубями торгует.

Когда же отец его Петр Петрович вышел в отставку – «папаша в полиции служили!» – скромно говаривал Антон Петрович, – обзавелись они собственным домком у Покровского монастыря³⁹, туда и переехали.

Было их много детей – сестер и братьев, большая семья.

Да одни еще в детстве перемерли, а другие – кто пошел счастье искать, да так и сгинули; сестры замуж вышли и разъехались по провинции, помер отец.

И осталась Аксинья Матвеевна с младшим, с любимцем Антошей.

А жила с ними тетка, сестра Петра Петровича, Олимпиада Петровна, бабушкой ее все звали – древняя старуха об одной ноге.

– Почему это у бабушки одна ножка с мясом, а другая деревянная? Свинчатка⁴⁰? – скажет, бывало, дотошный!

Или пристанет:

– Найди ключевую косточку!

А когда на Москве-реке утопленника выловили – сосед лавочник потонул, Спиридон Иванович – и много об этом было разговору, совсем извел бабушку:

– Когда ты, бабушка, утонешь, ты хватайся за дно!

Затейный рос мальчишка, – бесенок.

Стал подрастать, отдали учиться. И засупился.

И такой опальчивый сделался, как подменили. Все за книжкой, слова не добьешься, или пойдет, не скажется и пропадает Бог весть где.

Гимназию кончил с медалью, а в университете и году не проучился, погнали.⁴¹

Много было огорчений Аксинье Матвеевне и бабушке об одной ноге.⁴¹

Чтение книжек обострило и загнало все его мысли к одной огненной мысли⁴¹.

И эта мысль зажгла его душу.

Весь мир сошелся у него в одном огненном деле.

И этому заветному огненному делу и положил он отдать свою жизнь.

5.

Две сказки рассказывал русский народ о душе человеческой:

какая цена душе и какой ответ за душу?

И по одной сказке выходит так:

не только убить человека, а и подумать о таком, в конец пропадешь!

Ты только помыслишь о убийстве и уж мысль твоя, как нож, – и тому, на кого замыслил, не сдобровать.

А за это душе-то твоей и в сей жизни уготовано место, – не позавидуешь!

Мысль и дело – одно:

от мысли станется, а кто сделал, неважно.

не убий⁴², не моги и помыслить убить!

Таков первый завет – воля народная.

По другой же сказке выходит как раз наоборот: убить вменяется, коли обреченный несет в себе зло.

Зло проклято, нет оправдания, и даже кровь молчит.

убий! благословен убивший!⁴³

Таков второй завет – воля народная.⁴³

Две сказки – два завета.

Сказка складка, а есть и быль.

Русский народ оставил и дело – завет самосожигающейся «последней Руси»⁴⁴, – огненный крест.

Если враг душит жизнь на земле, сквернит ее святая святых и на земле нет больше правды, во имя родной земли, ее святынь и правды, грядет час страстям – вольная страда, вольная огненная страсть, костер.

не убий! себя убий! смертью на смерть!

Таков третий завет – воля народная.

Три завета из души народной от истерзанного, перемучившегося неправдою жизни, и вот прозревшего совестливого сердца.

По-другому сказанные, другим словом выраженные живут они в душе народной и ходят по русской земле глубинным путем, как ходит в мире грех.

«Хождение в народ» со всем отречением, месть за обиду народную, огненная мечта о счастье мира, вольная виселица⁴⁵, – да это такое русское, заветное, завещанное русским народом – русской сказкой и былью.

Мысль о огненном деле потрясла душу Антона Петровича, совсем еще тогда юного и непорочного.

Приятели его, разделявшие его одинокую мысль, считали дело не менее важным и тоже готовились к нему, но такого ожесточенного устремления, такого захвата и прямоты ни у одного из них не было.

А что за ожесточение было в нем, можно судить по его исключительной нетерпимости:

когда он узнал, что деятель⁴⁶ – так называли они людей, делающих то единственное нужное дело, к которому и сам он готовился, – этот прославленный деятель, на которого указывали ему товарищи с большим уважением, курит – возмущению его конца не было; и до тех пор слушавший с замиранием сердца рассказы о похождениях этого деятеля, теперь он не захотел с ним и знакомиться.