Том 4. Повести, рассказы и очерки
Шрифт:
— Чаво не те… — Толпа гудит на разные голоса, точно улей. — То-то и есть, что не те… За турчина хуже, что ли, было?
— Не об этом и речь, что хуже или лучше… Порядки были другие… Турчин землю никогда не мерял!..
— И рамуну не дадим мерять, вот те и все. Не поддадимся…
— Не подладишься ты…
— Чаво толковать: держись уместе, больше ничего… Ходоков послать у Букарешты…
— Чаво не ходоков… Не видали там лапотников…
— Боярин тоже сыскался.
— И то, братцы, боярин. Гляди, бороду-то уж постригать стал.
Кругом нашего стола становится тесно, душно, потно и жарко. Я беру свой стакан и выхожу из толпы, провожаемый пытливыми взглядами. В другой комнате почти пусто. В открытые окна веет свежестью, видна площадка, небольшие домики, колокольня, кусок чистого неба с звездами и серпом месяца над обрезом горы.
А сзади кипят споры, которые отсюда я различаю яснее. «Русская Слава» разделилась на две партии. Сидор и его сторонники, уже слегка подстригающие бороды, стоят за Катриана, который своим звонким голосом убеждает липован выступить с отдельными личными исками. Другие считают, что это подвох и необходимо стоять всем одной безличной, сплошной мужицкою тучей. Им не страшно стать толпой хотя бы и против вооруженной румынской силы. Но страшно в одиночку выступать хотя бы только с жалобой в гражданском суде…
— Поди-ка! Сунься к ему…
— Он тебе покажеть.
— Дряпт, дряпт (dreapt — право)… — передразнивает кто-то Катриана. — Он тебе дряпнет, погляди!
— Не бывало, что ли?
— За турчина… При черкесе…
— Держись уместе, больше ничего!
Снаружи, у дверей, какой-то топот… Новая кучка людей вваливается в комнату. Говор сначала смолкает, потом раздается шумнее, и из общего гула выделяется тонкий, надтреснутый, как будто знакомый мне голос:
— Пустите, братцы… Я его поспрошаю сичас… Ты кто по здешнему месту? А?.. Зачем пожаловал?
Вопрос, очевидно, направлен к Катриану, и среди восстановившейся тишины раздается несколько удивленный ответ:
— Я? Я есть Катриан, социалист. А ты кто?
— А-а?.. Я кто? — передразнивает спрошенный таким тоном, как будто уличает Катриана в преступлении. — Не зна-а-ешь?
И вдруг, переходя на басовые ноты, говорит грозно:
— Я кто? Дыдыкало я. Ялбар [23] . Вот я кто! Православный христианин… Был купец, теперя писец. Вот кто. За православных постою крепко, с господом, с Николаем чудотворцем… Дыдыкало напишет — рамун зубом не выгрызет… Вот кто я…
23
Ходатай по делам.
И вдруг, затопав ногами, он закричал громко, визгливо, как тогда на улице, когда гнал всех липован за ненадобностью:
— Можешь ты мне отвечать, сукин сын! Отвечай: кыт есте термин де касацие [24] …Ежели тебе джудикатор де паче [25] сделал рефуз [26] , — куда ты пожалишься? А? Не зна-а-аишь, тынер, мукос (мальчишка, молокосос)… У трибунал, вот куда! А ежели трибунал рефузует?.. Иди у куртя де апел. А еще куда? Еще у куртя де касацие… Не зна-аешь?.. А суешься! Туда же — петицу писать! Ты знаешь, за это что бывает… За петицы? А?..
24
Какой срок для кассаций?
25
Мировой судья.
26
Отказ.
Сбитый с толку, под этим градом бессмысленных вопросов, которыми старый плут засыпал его, не давая времени для ответов, Катриан, по-видимому, растерялся. Некоторое время его не слышно. Перед славским миром состязались как будто два кудесника, спорившие за преобладание в неведомой и таинственной области румынских законов, и старый знахарь, видимо, одолевал молодого. Когда он упомянул, наконец, о возможных грозных последствиях сепаратных петиций, корчма опять зашумела:
— Петицу, петицу!.. Не надобно петицы!.. Не надо, не надо… Поезжай, отколь приехал… Доктор прислал?.. Доктор лечи!.. Платили, больше ничего!.. Квиты у нас…
— Платили, платили. А сколько платили?.. — кричит Сидор.
— Сколько! Как и прошлые годы, столько же и теперь…
— Так ведь слухайте вы, разумные головы: тогда была земля не меряна!.. А теперь обмерял. Дурак он по-вашему, хоть бы и рамун… Ты вот сколько платил, Тимохвей?
— Чаво сколько! Сколько у людей, столько и у мене. Сингур (одинаково). Чаво пытаешь?
— Нет, вре-ешь… У тебя сколько лишку?
— А тебе што… Тебе за мене платить, што ли?..
— То-то нахватали, вы, богатеи… Мир за вас пропадай. Войски он пришлеть, рамун, вы рады в мутной воде рыбу ловить…
— Чего брешете?
— Не брешеть он… Правда!
— Ах, бог мой! — выносится еще раз звонкий голос Катриана. — Какой народ. Как вы не понимаете простого дела…
— Ты понимаешь!.. Отколь взялся учить. Молоко не обсохло…
Дыдыкало стучит палкой и кричит визгливым голосом:
— Братцы! Православные! Он в бога не веруеть… Ему, вишь ты, и бог не надобен…
Шум становится сплошным, и мне начинает казаться, что поездка домну Катриана с целью пробуждения правосознания среди моих земляков едва ли окончится успешно. Но в это время на сцену выступает новая действующая сила.
Мне в окна видна тихая площадь, облитая мягким лунным светом. По ней, в направлении к корчме, идет группа из трех человек, и на одном поблескивают галуны. Когда эта группа подходит к крыльцу, в корчму врывается фраза, которая вдруг заглушает крики и шум:
— Пример…
— Пример идет… И нотар с ним.
— Третий — епистат.
Пример — это сельский староста, нотар — писарь, епистат — полицейский. В Румынии должность сельского мэра считается выборной, но это только фикция; общество выбирает трех кандидатов, местная администрация прибавляет еще двух, и из составленного таким образом списка высшая администрация назначает одного. Нечего и говорить, что этот счастливец всегда бывает из рекомендуемых администрацией. В Добрудже в то время, особенно в русских селах, примарями были почти исключительно греки. Чуждые и по культуре, и по происхождению местным жителям, они являлись просто правительственными чиновниками, престиж которых поддерживался властью… Измельчавшая традиция прежних турецких порядков, когда таким же образом Высокая Порта навязывала балканским народностям даже князей из фанариотов.