Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Вилка с ножом мешали есть, и Колян ушел от стола раньше времени. После ужина Катерина Павловна велела молодежи спать: Ксандре необходим покой, а Коляну надо встать пораньше и привезти дров. Потушив лампу и нырнув под одеяло, Колян расширил в тюфяке незашитую щелочку и припал к ней лицом. Он знал хорошие, вкусные запахи: жареной оленины и рыбы, спелой морошки, но такого, как пахло сено, не встречал. Он вдыхал его так жадно, что затянул в нос сенинку и громко расчихался.
— Колян, ты не спишь? — спросила через стенку Ксандра.
— Нет.
— А что делаешь?
— Нюхаю Волгу.
— Я
— Ксандра… — раздался голос матери.
Затихли, уснули. Коляну привиделось во сне, будто он вновь везет Ксандру. И удивительное дело, камни, мох, ветер пахнут Волгой, в речках, озерах, водопадах мчится, плещется, играет не вода, а запах Волги.
Чистое тело в мягкой, теплой постели отдохнуло быстро, на рассвете Колян уже проснулся и уехал за дровами, а к приходу школьников затопил печи. Заведующий сказал ему, что в будущем, когда здание нагреется, можно топить один раз в сутки, лучше по вечерам.
— А что делать днем?
— Возить, готовить дрова.
— Это — утром.
— Найдем дело, не беспокойся, — утешила Коляна Катерина Павловна и через несколько дней, как наладилась правильная топка, посадила его за парту в первый класс, где ученики знали тоже только «А» да «Б». — Учись, старайся. Можно заниматься и сказками, греха в этом нет, но правду про жизнь надо знать обязательно. Правду — в первую очередь.
Ксандра училась отдельно от всех, у матери, у заведующего, одна, по книгам. Такую школу, как в Хибинах, она уже давно прошла на Волге. Иногда Колян подсаживался к ней и просил:
— Почитай! Расскажи!
Ксандра охотно делилась всем, что знала. Не забывала его и Катерина Павловна, занималась с ним дополнительно, кроме школьных уроков. И правда жизни, какую внушали русские, все больше захватывала Коляна, становилась все интересней.
Однажды Ксандра вошла к нему на кухню с раскрытой книгой «Народы России» и сказала:
— Тут есть про вас. Послушай!.. «Лопари — малочисленный народец, задавленный суровой северной природой. Характер у них скрытный, хмурый… Праздников они не справляют, песен не поют…»
— Это писал не лопарь, — перебил Ксандру Колян. — «Лопари праздников не знают, песен не поют» — врет он. Лопарь много поет. Едет на олешках — поет, празднует свадьбу — поет, пасет стадо — поет, идет по тундре — поет. Почитай книжку, которую написал лопарь!
— Таких я не знаю.
Колян спросил Катерину Павловну, есть ли книги, написанные лопарями.
— Не доводилось читать. Пожалуй, нет.
— Тогда напишу я. Учи меня. Я напишу всю правду, — загорелся Колян.
— Надо много учиться, очень много.
— Я буду много, — и тут же развернул тетрадь в косую линию, где выводил первые буквы. — Учи! Учи!
Трудно было привыкать к чужой жизни. От сидения на тесной парте, по строгим школьным правилам, с первого же урока все тело начинало неметь и тосковать по куваксе, где можно сидеть и лежать на полу как захочется. А после всего учебного дня Колян уходил из класса хромая, как больной. Но в те моменты, когда Катерина Павловна
Был один из таких блаженных часов. На кухне топилась плита. При отблесках огня Колян лежа писал цифры. Рядом с ним сидела Черная Кисточка и упорно с какой-то большой, древней думой глядела в огонь, как умеют только собаки кочевников, живущие бездомно, у костров. Поодаль, сидя спиной к огню (тогда он лучше освещал книгу), Ксандра читала «Мертвые души».
— Та-ак, все понятно, — раздался вдруг голос Катерины Павловны; ее сухое, поджатое лицо стало будто еще суше, поджатей. — Я-то думаю: «Где мажутся они — хоть каждый день меняй одежду». Ишь как валяются! Брысь, грязная собачонка! — и топнула ногой.
Лайка, поджав хвост, бросилась за дверь. Колян и Ксандра, не ожидая приказаний, чинно, по правилам уселись за стол. Расстроенная и рассерженная, но обезоруженная, Катерина Павловна ушла в свою комнату. Колян проводил ее косым взглядом.
— Колянчик, не сердись на маму, — сказала Ксандра. — Она хоть и придирчивая, шумная, а добрая. Оттого и прицепляется по всякому пустяку, что хочет добра нам. Хочет сделать нас чистенькими, гладенькими, без единого пятнышка и сучочка.
— Я пойду к лайке, — решил Колян.
— Иди, иди. Ей больше всех досталось: выгнали бедную.
Верная Черная Кисточка встретила его на крыльце. Она всегда, если он был в доме, крутилась тут клубочком снежной поземки.
— Поедем в тундру! — Он пошел к дровяному сараю, где в небольшой отгородке держал пару оленей на срочный выезд — остальные гуляли вольно, — шел и жаловался: — Ешь, говорят, не так, сидишь — не так, все — не так. Какая жизнь?! Поедем?
Запряг оленей и выехал на Имандру. На ее гладком, ледяном плато, прикрытом снегом ровно-ровно, совсем без заструг, не надо опасаться ни камней, ни кустов, ни талых речек, можно ехать как угодно и думать о чем хочет душа. Колян думал о своей жизни. Она представлялась ему вроде санок, запряженных и спереди и сзади. Одна «упряжка» тянет в Веселоозерье, в тупы, вежи, куваксы с не занятыми ничем, свободными полами, с лайками, кострами. Ах, какие там костры! Они открыты со всех сторон, и кругом люди, собаки, как дети вокруг матери. Все сидят смирно, тихо. Да у костра и немыслим шум, вражда, костер всегда всех сдружает, гонит прочь споры, ссоры, тянет на сказки и песни.
А другая «упряжка» влекла Коляна к русским, где светлые дома, горячая баня, мягкая постель — в ней так приятно телу и так хорошо пахнет Волгой, — где можно научиться читать книги. Две «упряжки», и ни та, ни другая не может перетянуть. Коляну пришла хитрая мысль: ехать на обеих. Она так понравилась ему, что, не раздумывая больше, он повернул назад, в Хибины. А утром на школьном дворе поставил куваксу. Первой заметила ее строго надзиравшая за всем Катерина Павловна и, не в силах сдержать возмущение, начала барабанить в стекло.