Том 4. Сорные травы
Шрифт:
— Товарищи журналисты! Ведь вам скучно, противно, ведь вы с холодным отвращением пишете фельетоны и статьи о Пуришкевиче, Маркове 2-м, Меньшикове, Гучкове и других… Ведь это все людишки жалкие, мизерные, недостойные, в сущности, и одного фельетона в пятьдесят строк?!.
Тогда заплакали все и сказали:
— Правда!
— Давайте сразу вырвем этот отвратительный больной зуб. Давайте сразу утопим их: Пуришкевичей, и Марковых, и других…
Если бы кто нибудь видел свирепую
— В реку их! Топить, как ненужных щенят!!
И каждый схватил по Пуришкевичу, по Меньшикову, и с веселым улюлюканьем, порсканьем и гиком помчались все к реке.
На полдороге кто-то радостно засмеялся и сказал:
— То-то вздохнем свободно!.. То-то красивая жизнь настанет!
— Да здравствует свободное творчество!
Пуришкевичи и Меньшиковы боролись, визжали, но их крепко держали за затылки и, подбежав к реке, с криком пошвыряли в холодную воду.
— На дно! Ступайте к ракам на обед! Туда вам и дорога!
Один журналист стоял у берега и задумчиво, безмолвно смотрел на круги, расходящиеся по воде. Потом обернулся к веселым братьям и сумрачно спросил:
— Ну, Марковых и Пуришкевичей мы утопили… Хорошо-с. А о чем же мы писать будем? О чем нам писать можно?
Все притихли. Открыли рты. Подумали.
Потом побледнели.
— Ах, черт возьми…
Через десять минут большинство журналистов поснимав верхнюю одежду, бродили в воде и вылавливали Пуришкевичей. Некоторые ныряли за тяжелыми, налитыми, как свинец, Марковыми и, поймав их, швыряли на берег.
— Держите, товарищи!
На берегу сидел вытащенный из воды мокрый, облипший Пуришкевич и, отплевываясь, мрачно ругался:
— Черти! Топите нас! Делают все так: с-бухта-барахта… Чем у вас головы набиты?
— Да-с, — язвил покрытый тиной и грязью Меньшиков. — Они уж такие: сначала сделают, а потом думают.
— Тоже нынче, — хрипел Марков, — не очень расшвыряешься Марковыми! Тоже это понять бы нужно.
Журналисты, столпившись около них, угрюмо слушая эти разговоры.
Потом, когда Пуришкевичи и Марковы немного обсохли, — толкнули их бедные журналисты ногами, и, подняв, погнали обратно в город:
— Идите уж, что ли… У-у… Нету на вас пропасти!!.
Национализм
Купец Пуд Исподлобьев, окончив обед, отодвигал тарелку, утирал салфеткой широкую рыжую бороду, откидывался на спинку стула, ударял ладонью по столу и кричал:
— Чтоб они пропали, чертово семя! Чтоб они заживо погнили все! Напустить бы на них холеру какую-нибудь или чуму, чтоб они поколели все!!
Бледная робкая жена
— Кого это ты так, Пуд Кузьмич?
Пуд ожесточенно теребил рыжую бороду.
— Всех этих чертей — французов, американцев и китайцев. Штоб знали!
— Да за что же это ты их так?
— Потому — иностранцы. Потому — не лезь. Он сладко улыбался. — У нас в городу француз булочный магазин завел… Взять бы ночью пойти да сдаля побить ему стекла каменьем. Стекло дорогое, богемское…
— Да ему ж убыток? — задумчиво возражала жена.
— Пусть. Зато и иностранец. Ха-ха-ха! Вчерась я итальянца, который с фигурами, встретил. Ты, говорю, такой-сякой, чтоб тебя градом побило, патент на право торговли имеешь? В церковь ходишь? Да по корзине его! Народ, полиция; с околоточным потом беседовал. Как в романе.
Жена робко моргала глазами и молчала. Ей было жалко и француза булочника, и итальянца, но она сидела тихо, не шевелясь, и молчала.
Через некоторое время купец Пуд Исподлобьев опять, сидя за обедом, судорожно схватился за свою рыжую бороду и стал кричать:
— Чтоб вас небесным огнем попалило, чтоб вы с голоду все попухли, чтоб вас нутряной червь точил отныне и до века!!
— Французов? — спросила жена.
Пуд Исподлобьев ударил кулаком по ребру стола.
— Нет, брат, не французов! Полячишки эти, жидята, татарва разная… Нет на вас, гадов, праведного гнева Божьего!!
— Да они ж в России живут, — недоумевающе сказала жена.
— Это нам безразлично — все равно! Не наши, черти! Он задумался. — Вытравить бы их порошком каким, что ли. Или пилюлей. Потому — иностранцы.
Однажды учитель местной гимназии приехал к Пуду Исподлобьеву с подписным листом.
— Что? — угрюмо спросил Пуд.
— Не подпишетесь ли от щедрот своих?
— Страшное бедствие — голод, болезни, голодный тиф.
— Где? — спросил Пуд.
— В Самарской губернии.
— Ходи мимо, учитель. Пусть дохнут от тифа! Так и надо.
— За что? — изумился учитель.
— Потому — мы рязанские, а они что? Самарцы. Не нашей губернии. Ходи мимо.
— Да что вы такое говорите?! — ахнул учитель. — Разве они не такие же русские, как и мы?
— Нет, — упрямо сказал Пуд. — Не такие. Не пожертвую. Будь еще наши, рязанские. А то какие-то иностранные люди — самарцы.
— Да какие же самарцы иностранные?! Они русские, как и мы с вами.
— Врешь ты, придаточное предложение! Русские, брат, мы — рязанцы!
Учитель внимательно посмотрел на Пуда, покрутил головой и уехал.
Сидели за чаем.