Том 4. Торжество смерти. Новеллы
Шрифт:
— Ох, какое несчастье! Ох, ох, какое несчастье!
Добравшись до своей спальни, он бросился на постель лицом в подушку и снова начал рыдать. Затем поднялся и сел. Была величественная тишина. Достигавшие окон деревья сада чуть-чуть колыхались среди царившего покоя. В окружающих предметах не было ничего особенного. Это почти удивило его.
Он начал размышлять. Долго он припоминал поступки, жесты, слова и малейшие намеки беглянки. Ее фигура стояла перед ним как живая. При каждом воспоминании тоска его возрастала, наконец, его мозгом овладело какое-то отупение.
Почти неподвижно сидел он на постели, глаза его покраснели, виски почернели от краски волос, смешавшейся с потом, на лице вдруг показались глубокие морщины. В один час он постарел на десять лет и казался смешным и в то же время жалким.
Первым навестил его дон Гризостомо Троило, узнавший о новости. Это был пожилой человек маленького роста, с круглым распухшим лицом, с острыми и тонкими усами, нафабренными так, что они были похожи на две иглы.
— Ну, дон Джиованни, что это значит? — спросил он.
Дон Джиованни не отвечал, он пожал плечами, словно отвергая все утешения. Тогда дон Гризостомо начал ласково успокаивать его, избегая говорить о Виолетте Кутуфа.
Явился и дон Чирилло д’Амелио с доном Нерсо Пика. Оба вошли с торжествующими минами.
— Видишь? Видишь, Джиованни? Мы говорили! Мы говорили!
Оба говорили в нос и нараспев, так как, принадлежа к духовному обществу Святых Тайн, всю жизнь пели под звуки органа. Они начали безжалостно нападать на Виолетту.
Терзаемый тоской, дон Джиованни пытался жестом остановить их, чтобы не слышать этих позорных обвинений. Но те не унимались. В это время пришли дон Паскале Вирджинио, дон Помпео Нерви, дон Федерико Сиколи, дон Тито де-Сиери, словом, сразу почти все паразиты. Согласно уговору, они были беспощадны. «Виолетта Кутуфа отдавалась Тицию, Кайю, Семпронию… Это верно! Верно!» Они упоминали даже о подробностях, точно называли места свиданий.
Теперь дон Джиованни слушал, глаза его горели, он желал знать все, снедаемый ужасным любопытством. Эти разоблачения вместо того чтобы охладить, давали пищу его сластолюбию. Виолетта казалась ему еще прекраснее, еще желаннее, и он чувствовал приступы бешеной ревности, смешанной с болью. Внезапно эта женщина всплыла в его памяти в самой соблазнительной позе, от созерцания которой у него закружилась голова.
— О, Боже! О, Боже! Ох! Ох!
Он снова начал рыдать. Все переглянулись и начали смеяться. И правда, скорбь этого жирного, лысого и безобразного человека казалась неестественной и смешной.
— Убирайтесь прочь! — лепетал сквозь слезы дон Джиованни.
Дон Гризостомо Троило вышел первым. Прочие последовали его примеру, продолжая болтать на лестнице.
С наступлением вечера покинутому стало немного легче.
— Можно войти, дон Джиованни? — спросил у входа женский голос.
Дон Джиованни узнал Розу Катэну и почувствовал инстинктивную радость. Он побежал открыть ей дверь, и в полумраке комнаты показалась Роза Катэна.
— Войди! Войди! — проговорил он.
Он усадил ее возле себя, заставлял ее говорить, задавал ей тысячи вопросов. Ему казалось, что он меньше страдает, слушая этот знакомый голос, который почему-то напоминал ему голос Виолетты. Он взял ее за руки.
— Ты причесывала ее? Это правда?
Он гладил ее грубые руки, закрывая глаза и думая о распущенных волосах, которых столько раз касались эти руки. Роза сначала ничего не понимала, она размышляла о внезапной нежности дона Джиованни и осторожно отняла свои руки, говоря двусмысленные слова и смеясь.
— Нет, нет! — шептал дон Джиованни. — Тише!.. Так правда? Ты ее причесывала? Ты ее мыла? Правда?..
Он начал целовать руки Розы, те руки, которые причесывали, мыли и одевали Виолетту. Он лепетал бессвязные слова, целуя ее, все это было так странно, что Роза едва могла удержаться от смеха. Наконец, она сообразила. Как осторожная женщина, она старалась сохранить серьезность, мысленно вычисляя все выгоды, которые можно извлечь из глупой прихоти дона Джиованни. И стала покорной, позволяла ласкать себя и называть Виолеттой (она набралась достаточно опыта, не раз подглядывая в замочную скважину и подслушивая у дверей госпожи), голос ее стал сладким, сладким…
В комнате было почти совсем темно. В открытое окно падал розоватый свет. Почерневшие деревья шелестели. Из болот Арсенала доносилось томное квакание лягушек. Шума городской улицы почти не было слышно.
Дон Джиованни привлек женщину на колени, весь обезумев от страсти, он, словно хлебнув слишком горячей жидкости, лепетал бессвязные звуки, приближая свое лицо к ее лицу.
— Виолетта!.. Красавица моя!.. Голубка моя! Не уходи, кошечка моя!.. Если ты уйдешь, твой Нини умрет. Бедный Нини!.. Баю-бай! Бай! Бай! Бай!
И он стал проделывать с ней все, что проделывал раньше с певицей. И Роза Катэна терпеливо отвечала на его ласки, как будто он был больным избалованным ребенком, она брала его голову и клала ее на свое плечо, целовала его распухшие от слез глаза, гладила его лысый череп, приводила в порядок его напомаженные волосы…
Так Роза Катэна постепенно завладела наследством дона Джиованни Уссорио, которого в марте 1871 года разбил паралич.