Том 4. Травой не порастет… ; Защищая жизнь…
Шрифт:
— Ну, батя, загнул! — отреагировал на это утверждение святого отца бывший сталинградец Николай Пантелеймонович Громов, живущий подо мной на первом этаже.— Что же выходит? Стало быть, мы напрасно терпели этот ад кромешный? Двести дней бились вусмерть… Иной раз никаких сил уже не было держаться: ни воды, ни еды и патронов внатруску. Все горело и рушилось, кирпичная пыль не давала дышать. Плевок и то кирпичный… Раненых никуда не вывозили, они оставались на передовой в одном с нами подвале. Выходит, лили кровь понапрасну. Надо было загодя, еще перед Сталинградом, выставить чудотворную и сиди себе посиживай в окопе, гляди, как враг сам собой отвернет. Ну да, держи карман!.. Приказ 227 «Ни шагу назад!» {112} —
То же произошло с блокированным Ленинградом. Некий благочестивый пастырь в беседе с офицерами спецназа доверительно сообщил, что во время блокады тамошнему архиепископу явилось видение. Было сказано свыше, что для прорыва вражеского кольца надо обойти город с чудотворной иконой. Так и сделали. Правда, вокруг города не пошли, поскольку там стреляли, а «обнесли» икону на самолете. «И что вы думаете? — сказал пастырь, глядя голубыми, по-детски невинными очами в аудиторию.— Обескураженный враг тут же снял блокаду и бежал восвояси».
Офицеры спецназа, люди образованные и начитанные, на сие откровение вежливо потупили взоры, не смея возразить, что это не очень убедительная выдумка.
Но мне хочется спросить: а почему столь могущественную икону не «обнесли» раньше, когда еще не пали от голода, болезней и обстрелов сотни тысяч ленинградцев и их защитников? И разве не нашлось святых досок в Одессе и Севастополе, которые пришлось оставить с огромными людскими и материальными утратами? Если не нашлось, то почему же не отправили эти безотказные средства самолетом или на подводной лодке? Чей это недосмотр? И вообще, почему бы вместо неподготовленных дивизий да было не выставить такие иконы по всей нашей границе и тем самым надежно отгородиться от супостата?
Подобная подмена истинности событий, подлинного мужества, неимоверных моральных и физических усилий наших воинов легковесными и неубедительными легендами не способствует упрочению исторической сущности тех трагических и многокровных событий, отзвуки которых еще и теперь, спустя более полувека, отягчают почти каждую семью.
Всему миру известно, сколь мужественна и терпелива была наша армия на полях Отечественной. Такой же она проявила себя и в горестных, непопулярных событиях Афганистана и Чечни. Несмотря на все качественные, особенно технические, изменения, армия осталась прежней и сохранила свою способность к поразительной жертвенности, порождающей ее особое мужество, не свойственное ни одной армии мира.
Когда враг был у стен Москвы, надо было парировать его натиск фланговым ударом с севера. Маршал Еременко вспоминает в своих мемуарах: «К началу наступления отдельные дивизии, например 360-я, не имели ни одной суточной дачи продовольствия. Пришлось искать выход из положения, отбирая у одной части небольшие запасы и передавая их другой, не имеющей ничего. Так были отобраны сухари у 358-й стрелковой дивизии и переданы 360-й, чтобы накормить людей хотя бы к вечеру первого дня наступления».
Надо себе представить, что за еда — армейские сухари. Это не с пылу-жару, румяные да хрустящие. Это бездушные, утратившие вкус и форму, замученные долгим складским хранением, непогодой и перевозками, к тому же сделанные из некачественного глиноподобного хлеба. Откусить кусочек от такого сухаря невозможно, потому что он почти как бетонный. Его можно только разбить пяткой приклада или дорожным камнем. Или же размочить, получив кислую бурую кашу. А зимой где и размочишь! И вот пошли, сердешные, в наступление с несколькими сухарями за пазухой шинелок, время от времени доставая эти каменные плитки и пытаясь их погрызть…
Как же можно этих людей, теперь уже состарившихся, износившихся, в чем-то упрекать, ущемлять и вообще проявлять к ним неуважение?..
Слово вооружает, но оно и обезоруживает.
Бесчисленные братские могилы и обелиски и все еще не прибранные останки по лесным и болотным дебрям, эти двадцать миллионов наших потерь — не только следствие того, что враг был силен и коварен, что напал он
Опасность неверного слова не только сохранилась и поныне, но она обрела еще большую разрушительную силу. Ибо если на пути всяческих лжесвидетельств и небылиц стоял сам народ-очевидец, как бы самоочищавшийся от скверны, то со временем, а оно безжалостно, фактор очевидности приближается к нулю, и очистительным средством на пути неправды остается одна только совесть пишущего…
С той же доверчивостью незащищенное опытом сознание вбирает в себя и неправду. Эта ложь имеет часто сладенький, убаюкивающий компонент. Но есть еще более опасная разновидность лжи — это мимикрированная полуправда. Она как бы не имеет ни вкуса, ни запаха, почти не распознаваема для обыденного восприятия и лишь спустя, накапливаясь, подобно наркотику, необратимо поражает мышление и нередко приводит к нравственному кризису.
Оказывается, в последнее время в печати все чаше и чаще проявляют себя и змеино шипят всякого рода небылицы.
Недавно мне попался обрывок газеты «Известия» с такими вот «свидетельствами» очевидца:
«…на фронте не только обшаривали карманы мертвецов, но и вырывали зубы, отрубали лопатами пальцы. Особенно свирепствовали похоронные команды. Часто были вынуждены разувать трупы. И я разул мертвеца один раз. Сапоги, кирзовые, мне малы были, ноги мерзли, и я стянул с лейтенанта новые ботинки».
Во-первых, из-за какого прибытка обшаривали карманы убитых? Чем у них можно было поживиться? Ну, нашлась бы (и то не у каждого!) щепоть трухлявой махорки, самодельное кресало с ватным фитилем, надерганным из телогрейки, огрызок карандаша, измятое письмо из дома… Иногда попадется складной ножичек… В вещмешке можно было найти замызганное вафельное полотенце, пару сменных портянок, пачку крупяного концентрата или пару-тройку из так называемого неприкосновенного запаса… Ну еще замотанную в тряпицу складную бритву с засохшим обмылком… Вот и вся добыча? Да, возможны и наверно были такие случаи, когда не брезговали и этим. Но это равносильно случаю, когда мать подкидывает свое дитя… В массе своей совестливый русский солдат, в основном взятый от земли, никогда не порывавший с верой, под страхом душевного греха не позволял себе этого. Больше того, «трупный вор» вызывал молчаливое осуждение, и вряд ли кто-либо стал есть с ним из одного котелка. Тем паче с таким, который выдирал зубы или отрубал лопатой пальцы…
Да и где автор сих откровений встречал тогда солдат, сиявших золотыми коронками? Прокатившийся по стране голод тридцатых годов с помощью торгсинов выцедил у населения золотые затайки — бабушкины обручальные колечки, сережки, нательные крестики — все ушло в обмен на одеяло или пачку так называемого комбижира.
Но если золотую коронку еще не исключалось увидеть, скажем, у какого-нибудь старого штабиста или у чинов медперсонала, то золотые кольца на пальцах отыскать было невозможно на всем протяжении фронта, от Черного до Баренцева моря. Колец и перстней не имелось даже на пальцах генералов и маршалов, ибо ношение таковых свидетельствовало бы о приверженности к чуждой морали и даже нелояльности к существующему строю, всякого солдата, да еще комсомольца, с золотым обручальным кольцом сразу затребовали бы в политотдел…