Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
— Komm, du lieber Giegerl! Komm, du lieber Giegerl! [14]
Но Гигерль не выражал ни малейшего желания повиноваться и хладнокровно раскачивался на ветке.
Тогда жена сукноторговца, сложив увядшие губки бантиком, стала посылать ему воздушные поцелуи.
Попугай в ответ перебрался ветки на три выше. Птица явно невоспитанная, но зато с характером. Пришлось подумать о чем-то послаще поцелуев.
— Бланка, сбегай за сахарницей!
Пока дочка бегала, мамаша не переставала умолять строптивого Гигерля.
14
Иди сюда, милый Гигерль! (нем.)
Прохожие с любопытством останавливались, привлеченные необычным зрелищем. А женщина жаловалась со слезами на глазах:
— Посмотрите, господа и дамы, как он со мной поступает. Все, все у него было, никто его не обижал, а он взял и улетел. О, неблагодарный!
Стоит нескольким остановиться — и другие собираются. Толпа притягивает зевак, как магнит железные опилки. Когда вернулась Бланка с сахарницей, у платана уже весь курорт был. Из всех тварей земных так называемый «Kurgast» [15] — самая любопытная, даже если она и не в юбке. По пересекающимся дорожкам так и стекались гуляющие, которые, убыстряя шаг, спрашивали друг друга: «Ого! Что это там происходит?»
15
Курортник (нем.).
— Попугая ловят.
Вот это да! Попугая ловят? Черт возьми, такое не каждый день увидишь.
Жена брюннского торговца открыла серебряную сахарницу и стала встряхивать ее, гремя кусками.
— Сахар, сахар, сахар! — кричала она Гигерлю.
— Пшла вон, пшла вон, пшла вон! — верещал с дерева упрямец, не трогаясь с места.
Публика смеялась от души. А брюннская торговка в отчаянии уговаривала ребятишек, умеющих лазать по деревьям, достать попугая, суля им разные награды.
Между тем к месту происшествия сошлись и коренные приксдорфцы, которые стали свои мудрые советы подавать.
— Что делать? — ломала руки несчастная владелица птицы.
— Проще всего дерево срубить, — предложил аптекарь, — а потом преспокойно поймать попугая.
— Ерунда, — отпарировал низенький приказчик из ювелирного магазина «Голубой аист». — Я пожарного с кишкой пришлю. Он направит туда струю, попугай намокнет и свалится. Даром, что ли, пожарники есть на свете! (Nota bene [16] : приказчик был начальником приксдорфской пожарной команды.)
Вот это решение! Настоящее колумбово яйцо. Скорей бегите кто-нибудь за простыней — надо растянуть ее и держать под деревом, чтобы попочка не ушибся. А за пожарником с торжествующим видом помчался сам коротышка-приказчик. В предвкушении этой волнующей операции еще больше зевак собралось, так что доктору оставалось только хорошенько поискать Бланди в этой толпе.
16
Заметь хорошенько (лат.).
Они оказались у фонтана перед виллой «Позен». Баронесса лорнировала беглеца, заслоняясь сапфирно-голубым зонтиком от солнца. Кларика же печально поникла головкой, словно клевер с четырьмя листками искала в разросшейся у фонтана траве.
— Ах! — вздрогнув, как спугнутая птичка, сказала она. — Доктор!
— Вот тебе на! — воскликнула маменька. — И вы тоже на эту зеленую птичку глядите?
Доктор сконфуженно втянул голову в плечи, словно уличенный в каком-нибудь проступке.
— Да, и я не устоял, поддался любопытству при виде такого стечения народа.
— Как вы думаете, — спросила Клара, — улетит птичка или удастся заманить ее обратно?
Менюш подошел поближе и тише, мягче обычного, сказал, сопровождая свои слова значительным взглядом:
— Какое мне дело, если моя милая птичка завтра улетает? Глаза у девушки торжествующе блеснули и погасли, как задутая свеча.
— А что же вы клетку не закрыли? — спокойно, негромко сказала она. — Даже сами нарочно отворили.
Намек был, видимо, понят.
Менюш растерялся. Возразить на это было нечего. Наступило тягостное молчание.
— Пожарник! Пожарник идет! — ликуя, воскликнула баронесса, которая с таким увлечением следила за поимкой птицы точно в театре за пьесой.
Менюш наклонился к Кларике и шепотом повторил ее же вопрос:
— А вы как считаете, улетит птичка? Или удастся обратно ее заманить?
Кларика рассмеялась презрительно, словно наскучив этой игрой. Она чувствовала: преимущество на ее стороне.
— Ах, подите вы со своими намеками, — со строптивой гримаской сказала она.
Два многоопытных дипломата состязались в эту минуту друг с другом.
— Да или нет? — проворковал доктор ей на ушко.
— Что с вами, доктор? Я вас не узнаю.
— С вами уже не доктор говорит.
— А куда же доктор девался?
— Ах, забудьте скорее этого глупого доктора: отослал больную домой, хоть у самого сердце изболелось, — с игривой непринужденностью, совсем непохожей на прежнюю сдержанность, отвечал Катанги. — На этом его миссия и кончилась. Доктора больше нет!
— Бедный доктор!
— Перед вами теперь просто Меньхерт Катанги, который глубоко сожалеет об отъезде прекраснейшей из девушек и подает смиренный совет: «Не слушайтесь, пожалуйста, этого гадкого доктора, останьтесь еще на несколько деньков!»
Он говорил как бы шутя, но за шуткой чувствовалась серьезность.
— Сердце, значит, изболелось? — в тон ему отвечала Кларика.
— Не верите?
— Нет, почему же. Это слишком забавно, чтобы не верить.
— Что такое? — вскинулась вдруг баронесса. — Что там у вас происходит?
— Представь, мама, доктор хочет, чтобы мы остались еще на несколько дней.
— Он шутит, наверно?
— Очень может быть.
Пришлось самому доктору вмешаться.
— Я действительно надеюсь уговорить вас остаться.
— О! А!
Баронесса в изумлении уставилась на доктора, потом на дочь. Начав, кажется, понимать, она достала из лилового бархатного ридикюля табакерку, чтобы за понюшкой обдумать дальнейший образ действий.
— А-я-яй, доктор, — сказала она не без иронии. — Вы нас просто поражаете своими советами. Значит, теперь не вредно оставаться?
— Вредно. Для меня.
Это опять была галантность, которую нельзя принимать всерьез, и баронесса ответила в том же тоне, грозясь сложенным зонтиком: