Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
Наступило неловкое, но вместе с тем сладостное молчание. А ведь наша придворная дама была известна в Вене искусством поддерживать легкий и остроумный разговор; французский посол, частый посетитель Марии-Луизы, однажды сказал о Пирошке: «Если б она заговорила со сфинксом, и тот принялся бы оживленно болтать с ней». Она держалась удивительно непринужденно и естественно, и каждое ее слово было согрето каким-то особым теплом искренности и приветливости. Но сейчас разговор никак не клеился. Сейчас они были одни, наедине друг с другом, у обоих накопилось столько
— Какая хорошая сегодня погода.
— Да, это верно.
— Вы даже не присядете?
— Благодарю, если позволите.
— Как странно, что мы здесь встретились.
— Люди могли бы подумать, что мы сговорились.
Вот какими банальными словами обменивались они после стольких лет разлуки! Как это ни было удивительно, они ничего не могли с этим поделать. Таков закон природы. Большие чувства таятся глубоко, их не следует искать на поверхности. Сладкий сок нежных, нестойких плодов и ягод — земляники, черешни, малины — выступает наружу при малейшем прикосновении к ним; те же плоды, которым дано жить дольше, заключены провидением в прочную оболочку. А вот орехи — так те укрыты даже двойной оболочкой, и их сначала нужно расколоть.
— Куда вы направляетесь, Пирошка?
— Я еду домой из Патака… приходится объезжать разлившиеся реки.
— Мы тоже когда-то часто ездили по этим местам.
— Лучше бы вы не ездили здесь никогда.
Это были первые слова, возвращавшие их к прошлому. Казалось, они даже испугались этих слов, хотя ждали и желала их. Снова наступила тишина, но только на мгновенье.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Вновь вспыхнувшее пламя
Наша достойная госпожа Тоот, желая показать свое глубочайшее уважение к гостье, поставила на стол вазу с ветками дикого каштана. Была как раз пора цветения каштанов, и никаких иных цветов поблизости не было. Пирошка вынула одну веточку и стала слегка обмахиваться ею.
— Что же, вы совсем одна? — спросил Бутлер.
— Нет, со мной горничная, но у нее в этой деревне живет подруга, у старых барышень Ижипь. Она пошла туда на полчасика в сопровождении добрейшего Тоота.
— Что вы делали в Патаке?
— Навещала бедного дядю Фаи. А вы откуда едете?
— Из Эгера.
— И куда направляетесь?
— Никуда.
— У вас, я вижу, очень горько на душе. Что говорит архиепископ?
— Он обманул меня. Все меня обманули, — глухо ответил Бутлер, мрачно нахмурив брови.
Пирошка устремила на него влюбленные и грустные глаза и тихо спросила:
— Как, и я, Бутлер?
Бутлер растрогался и сразу стал кротким. Его взгляд нежно ласкал Пирошку.
— Вы святая, — вздохнул он. — Не хватает лишь венца вокруг вашей головки.
Однако был и венец: каштановая веточка роняла на ее голову белые цветочки, рассыпавшиеся по ее волосам и образовавшие подобие ореола.
При этих словах к Пирошке вернулась ее обычная манера держаться.
Да не будьте же вы
В голосе Пирошки зазвучали шутливые нотки, что особенно задело графа Яноша.
Это все равно что дважды стрелять в человека, уже сраженного первой пулей, — с горечью возразил он, — однако знатоки утверждают, что могли бы лучше сразить беднягу, пустив еще и третью пулю.
— Вы не правы, Бутлер. Прежде всего, вы еще не умерли.
— Напротив, я уже на том свете.
В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату заглянул секретарь Бот. Бутлер с недовольным видом повернулся к нему:
— Это вы, Бот? Закажите, пожалуйста, обед и пусть меня не тревожат.
Бот исчез, словно его ветром унесло.
— Уважаемый призрак, я вижу, все-таки проголодался? — шаловливо сказала Пирошка.
— Последний раз я ел вчера утром.
— О, тогда я должна поверить, что вы и вправду призрак. А почему вы не кушали?
— Потому что я повержен в отчаяние.
— Что же мог сказать вам этот противный архиепископ?
— Он лишил меня даже последней надежды. Брак остается в силе.
— Ну и что же вы намерены теперь делать?
— А что я могу делать? Что вы посоветуете? — спросил Бутлер неуверенным голосом, пытливо глядя Пирошке в лицо, словно она была каким-то высшим существом, способным ответить на мучивший его вопрос.
— Прежде всего пообедайте, — спокойно ответила девушка, — а затем делайте то же, что и я: ждите.
— Я уже не могу больше ждать, — проговорил он с грустной решимостью, склонив голову на руки.
Пирошка испуганно взглянула на Бутлера. Лицо его, несмотря на все переживания, было красиво и благородно.
— Что же вы собираетесь делать, если не хотите ждать?
— Вот над этим-то я и ломаю голову со вчерашнего дня и, признаюсь, придумал немало сумасбродных вещей.
Пирошка сразу стала серьезной и уронила на стол веточку каштана.
— Откройте же мне, что вы надумали? Можете поверить, что меня это тоже интересует!
— Я не скажу вам, — мрачно ответил он.
— Почему? — медленно спросила девушка, побледнев.
— Потому что вы не поймете меня, потому что вы не любите меня так, как я вас.
Грудь его вздымалась, в голосе зазвучало безмерное отчаяние.
— Как вы можете говорить такие слова, — прошептала Пирошка дрожащим голосом, глядя на него широко открытыми глазами.
— Ах, если бы вы любили меня, вы не стали бы говорить о нашей судьбе таким безразличным тоном, почти весело.
При этих словах вся обида Пирошки прорвалась наружу. Она гордо запрокинула свою прекрасную головку, на виске у нее билась тонкая жилка, благородные линии ее белоснежной шеи нервно трепетали; все существо ее кипело и негодовало, каждый мускул ее лица выражал боль.