Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
— Мы-то свои денежки хорошо охраняем, — стоял на своем староста, поправляя гребенку, придерживавшую его волосы. — Днем и ночью караулит стража в сельской управе: один часовой внутри, другой снаружи.
Двое крестьян тоже подтвердили, что стража, вооруженная железными вилами, действительно стоит и в помещении и снаружи.
Но барон не сдавался и на самые веские их аргументы находил еще более веские возражения.
— Это ничего не значит! Поняли? Часовой тоже человек: его можно уговорить, можно подпоить, женщину подослать, чтоб обольстила его сердце. А уж если овладели сердцем, тут и совесть не устоит!
Мартон Жомбек продолжал загадочно ухмыляться.
— Мы и об этом
— Каким образом? — удивился Иштван Дёри.
— Гм, — отозвался староста и оглянулся, не подслушивает ли кто чужой, а затем хитро подмигнул одним глазом. — Так ведь деньги-то лежат совсем не там, где стоит стража, а в другом месте.
Расхохотался барон над этой мужицкой хитростью и отпустил сельских представителей с миром. В это самое время мимо имения барона проходил гайдук Дюри. Барон Дёри очень любил поболтать и был весьма любопытен, поэтому он тут же вступил с гайдуком в беседу.
— Какие на селе новости, братец? Где был, что видел?
— Видел двух студентов в корчме, ловят во дворе цыплят.
— Цыплят? Не сырыми ли они собираются их есть?
— Хозяйка корчмы разрешила поймать цыплят, пообещала их зажарить. Студенты голодны, как волки, а между прочим — из господ. Один даже граф.
— Бре-ке-ке! — с живостью откликнулся барон. — Не знаешь, как их зовут?
— Нет, не знаю.
— Ну тогда беги в корчму и тащи их ко мне обедать. Бренные останки цыплят уже плавали в кипящем жире, который сердито шипел, пузырился и брызгал, когда в корчму вошел гайдук и передал студентам, что его высокоблагородие барон Дёри приветствует их и приглашает отобедать у него. И просит поспешить, потому что уже накрывают на стол.
Студента нетрудно соблазнить вкусным обедом; оба юноши готовы были тотчас же отправиться вслед за гайдуком, но предварительно они хотели дипломатично уладить дело с хозяином корчмы, чтобы не обидеть его своим уходом.
— Ну что вы! — отвечал трактирщик. — Разумеется, у барона обед лучше, а добрый обед всегда лучше плохого.
— Что верно, то верно! Но все же, сколько мы должны вам за цыплят?
— Кто не ест, тот не платит, — сердито ответил хозяин.
— Но ведь цыплят-то вы лишились и оказались в убытке.
При этих словах трактирщик Дёрдь Тоот пришел в замешательство и даже покраснел, оттого что студентам удалось его переспорить. Но тут же он погладил себя по животу и не без некоторой обиды ответил:
— Не за того вы меня принимаете, господа! Разве я похож на какого-нибудь тщедушного портного? Я, мои дорогие, на дню по три-четыре обеда съедаю, вот и эту парочку цыплят съем с солеными огурцами.
Что за чудесный это был мир! Его уж не вернуть!
Уладив дело с хозяином, студенты распрощались и с хозяйкой. Та расчувствовалась, словно с давнишними знакомыми расставалась, и взяла с юношей слово, что на обратном пути в университет они непременно ее навестят. К тому времени, добавила он, подрастет новый выводок цыплят.
Наконец студенты отправились в замок, красная крыша которого выглядывала из-за деревьев.
Боже милостивый! И замки в то время были иные. Суровой воинственностью веяло от их гордо высившихся белокаменных стен. От самых ворот начиналась аллея могучих, выстроившихся, как солдаты на параде, тополей, по двору важно расхаживал павлин, волоча за собой тяжелый шлейф великолепного оперения. Все было исполнено торжественной тишины и достоинства. Казалось, столетние дубы не пропускали в парк скрип крестьянских телег, проезжавших по дороге. А в раннюю весеннюю пору, когда дубы не успевали еще одеться листвой и налетал ветер, их голые ветви стучали одна о другую — тук-тук, тук-тук, — и казалось, это уже не ветки деревьев стучат
О Земплен, Земплен! Благословенна каждая пядь твоей земли. По ней бродят величественные тени куруцев. Нет, они не исчезли. Вон они расположились лагерем в долинах, под сенью невидимых шатров. Земля и поныне принадлежит им, а не тем, кто на ней обитает. У живых только одна цель — дождаться призыва усопших героев. Каждый куст, каждая пядь земли хранят и будят воспоминание о них. Чу, где-то слышится конское ржание. Что это? Видишь след на затерянной лужайке? Не след ли это желтого сапога? Да, да, они здесь! Выходят из тумана, скользят между деревьями, появляются у родников. Когда-то мифология населяла леса и родники фавнами, наядами, кобольдами. Христианство изгнало их. Опустела земля, ах, как она опустела! И только на этом маленьком клочке ее вновь возродился древний языческий мир, населенный, однако, не уродливыми фавнами, а прекрасными богатырями. Они живут, они ходят здесь, в шепоте леса слышны их голоса, — они не могут исчезнуть, не должны исчезнуть. Ибо если они когда-нибудь исчезнут, то для живых это будет равносильно смерти.
А — замки, усадьбы! Путник, если во время своих странствований ты увидишь где-нибудь их старые стены, остановись и сними шляпу! Не ради их нынешнего владельца: он, возможно, недостоин этого — играет в карты, курит трубку, рыгает от обжорства. Но замок! Ведь замок уже давно перестал быть родовым гнездом его владельца, который, быть может, только вчера за глаза купил его по предложению какого-нибудь ловкого маклера, а завтра уже поспешит продать, если почувствует, что сможет на этом нажиться. Старое поместье не следует отождествлять с именем того, кому оно принадлежит ныне; можно ли не думать о тех, кто жил здесь прежде, и о тех, кто поселится тут в будущем. Отсюда тянутся нити, из которых загадочный челнок судьбы ткет на станке времени полотно истории.
А как едали в этих поместьях! Готовилось и поедалось такое множество всевозможных кушаний, что печные трубы почернели от сажи. Да, что и говорить, много крестьянского пота было пролито на полях, чтобы из дворянских кухонь день и ночь валил дым. Печная труба — алчный грабитель! Зато как гостеприимны ворота! Впрочем, потому-то и приходится дымоходу быть грабителем, что всегда широко распахнуты ворота…
Но ворота отворялись не только для того, чтобы впустить гостя. Когда за оградой раздавался призывный звук боевой трубы или перед замком проносился всадник с окровавленным мечом, тогда седлали самого красивого коня, в седло вскакивал самый удалой член семьи, и ворота скрипели на старых петлях, выпуская его из замка. Вслед ему махали белыми платочками седовласые господа и матроны, девушки в шелковых башмачках и их маленькие братишки; махали до тех пор, пока он не скрывался из виду. Потом он возвращался или уже не возвращался совсем. Но если однажды вновь раздавался звук трубы (а он раздавался очень часто), старые ворота опять отворялись: это означало, что в замке подрос еще кто-то и готов выйти на бой…
Гайдук провел студентов через сад. Стояла ранняя весна, деревья в парке были еще совсем голые. Распустились только абрикосы, да ели весело кивали своими пышными вечнозелеными ветвями. У парников хлопотал садовник. Выкопав из земли свежую спаржу, он хвастался ею перед гайдуком. Садовник довольно улыбался, и на лице его отражалось сознание власти, которой обладал он над землей. Всем своим видом садовник, казалось, говорил: «Смотри, как я командую матушкой-землей, как я дурачу ее. Пришлось ей родить помимо воли. Она дала бы спаржу только в мае, а я приказал ей — и вот вам спаржа, хотя на дворе еще только апрель».