Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
— А, граф Бутлер! — воскликнул он, кланяясь, когда ему представили гостей. — Старинный, знатный род! Если я не ошибаюсь, один из Бутлеров заколол Валленштейна *.
— Ах, лучше бы он этого не делал! — отозвался граф Янош с грустной улыбкой. — С той поры на Бутлерах лежит проклятие.
— Ну, дети, пора, пора к столу. Янош, сынок, ты сядешь рядом с моей дочерью, а ты, Жига, подле святого отца. Уж он-то потешит тебя анекдотами.
Всего к обеду собралось шесть человек, хотя стол был накрыт на семь персон. Когда все уселись, из-под стола вдруг вылез хозяин седьмого прибора и вспрыгнул на свой стул. Оба студента вздрогнули от неожиданности. Это была обезьяна шимпанзе, которую
— Подожди, Кипи, еще горячо для тебя… Понимаешь, суп еще горяч.
У баронессы был приятный, звучный голос. Обезьяна поняла хозяйку и принялась дуть в тарелку, оттопыривая свои отвратительные губы. Затем она схватила в лапы нож, ложку и вилку, но не удержала, и они со звоном полетели на пол. Поднимать с пола столовые приборы, которые роняла обезьяна, входило в обязанности мадам Малипо. Вот почему Кипи в отсутствие мадам Малипо называли «мосье Малипо». Это прозвище придумала Маришка, и благодаря ей оно распространилось затем в богатых домах села Рёске.
За супом старый барон не преминул сообщить о том, что он привез шимпанзе с Борнео. Когда же подали второе, он начал рассказывать о своих военных похождениях; рассказы эти он любил приправлять необыкновенно пикантными подробностями, и даже к истории о шимпанзе приплел любовный эпизод. Барон то и дело вспоминал о женщинах самого различного цвета кожи — белых, черных, креолках; при этом, спохватившись, он говорил дочери:
— Дочка, дорогая, выйди-ка на минутку в соседнюю комнату!
Маришка покорно вставала и, потупив взор, удалялась; только несколько минут спустя она решалась заглянуть в столовую, спрашивая:
— Мне уже можно войти, папочка?
Если же случай предстоял чересчур пикантный, барон высылал и попа:
— Святой отец, выйдите-ка и вы в соседнюю комнату, да смотрите не вздумайте подслушивать у замочной скважины!!
Надо сказать, что барон был солдатом до мозга костей. Столовую в его доме украшали исключительно предметы военного снаряжения: сабли, кинжалы, ружья, булавы. Картины здесь тоже были подобраны по его вкусу. Преимущественно это были изображения полководцев: полковника Йожефа Шимони * в пестро расшитом доломане; прославленного венгра Михая Шарлаха — розовощекого, полного мужчины в белом мундире, украшенном орденами, самого бравого генерала во всей австрийской армии; Евгения Савойского — с головой, похожей на слегка помятую грушу. Из натюрмортов, украшающих обычно господские столовые, был только один, принадлежавший кисти Купецкого * и изображавший прекрасно выписанную тыкву с пышной зеленью. Многозначительно подмигивая, барон любил уверять, что это тоже военный портрет. Однако только самым близким людям он решался шепотом добавить, что это портрет императора Франца.
Хотя отставной капитан и был любителем поболтать, он ни на минуту не забывал о своих обязанностях хозяина, и пока работал его язык, руки не уставали наполнять бокалы замечательными токайскими винами. Ах, эти вина! Когда пьешь их, кажется, что огонь разливается по жилам.
Тем временем на стол подали поросенка с подрумяненной хрустящей корочкой. Поросенок — истинный пособник вину. Лежа на блюде, он, казалось, вот-вот хрюкнет напоследок: «К ррюмкам, к ррюмкам, к ррюмкам!»
Сам хозяин, как выяснилось, тоже когда-то учился в Патаке. За обедом он даже вспомнил кой-какие стишки, большей частью вакхического содержания, — например, о том, как апостол Павел отправился в Рим; на плече у него была палка, а на палке фляжка, и он усердно потчевал апостола Филиппа. При исполнении этой потешной песенки всегда можно было вместо Филиппа поднести бокал соседу, который обычно и выпивал предназначенную Филиппу порцию. Поп в шутливом негодовании только покачивал головой:
— Ай-яй, милостивый государь, нехорошо кощунствовать…
— Что вы, отец, я не кощунствую. Мне только хочется, чтоб мои дорогие гости на славу повеселились и в другой раз не избегали Иштвана Дёри.
Жига Бернат тут же заверил хозяина, что они вовек не забудут такого сердечного приема.
— Больше никогда не будете обходить моего дома?
— Никогда.
— Руку, ребята!
— Зайдем, дорогой дядюшка!
— А ну, клянитесь: «Пусть лопнут наши глаза, если мы не приедем!»
— Пусть лопнут, — повторил за ним Янош Бутлер.
— А на обратном пути тоже заглянете?
— Конечно.
— Ну и отлично. Рука благородного человека не то, что лапа Кипи (шимпанзе, так же как и все присутствующие, жевавший жареного поросенка, заворчал). Ну, ну, Кипи, не сердись. Готов признать, что и ты джентльмен!
Вино развязало языки, и студенты стали более словоохотливы. Один анекдот следовал за другим. Барон хохотал, держась обеими руками за свой большой живот. Порой он хватал рассказчика за пуговицу и спрашивал с беспокойством:
— Постой, постой, а не лучше бы Маришке выйти?
— Нет, нет, помилуй бог!
Такой ответ, казалось, даже огорчал барона, словно от этого анекдот терял свою остроту.
Анекдоты — что болотные цветы. Обычно они произрастают из грязи и тины. Но анекдоты патакских студентов выросли на другой почве: пищей для них явилось посещение университета канцлером Тугутом.
Рассказывают, что эрцгерцог Карл, намереваясь проследовать через Патак, выразил желание посмотреть на знаменитых патакских студентов. «Я хотел бы, — сказал он Тугуту, — чтоб вы отдали соответствующее распоряжение». У барона Тугута язык не повернулся признаться, что, при всем своем могуществе, он не может заставить студентов выйти на улицу. Тогда он прибегнул к хитрости: послал в Патак приказ, чтобы, когда прибудет в город сопровождаемый им эрцгерцог, ни один студент не смел показаться на улице. В результате на улицах выстроился весь университет, выползли даже тяжелобольные.
— Правда ли, что студенты при этом пели «Марсельезу?» — спросил священник.
— Разумеется, некоторые пели.
— А правда, что Тугут запретил студентам исполнять гимн?
— И это правда, но студенты придумали новый текст. Хотя он и лишен всякого смысла, зато не запрещен. И теперь его распевают повсюду на мотив «Марсельезы».
— Это и я не прочь бы послушать! — воскликнул уездный начальник.
— Ну что ж, мы с удовольствием споем, если прикажете.
— А Маришку не нужно выслать?
— Нет.
— Промочите-ка горло и начинайте. Мы вас слушаем.
И оба студента затянули на мотив «Марсельезы» некий бессмысленный набор слов.
Сковородка, кастрюля, каталка, Фрау Муттер, Фрау Муттер! Черпак, Крампапули, лимонад, чашка кофе, Пунш, яичница, сосиски кусок…Студенты пели с таким воодушевлением, что, казалось, волосы у них стали искриться.
Шимпанзе тоже навострил уши; что касается мадам Малипо, то величественные и воодушевляющие звуки гимна вызвали у нее слезы.