Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
Молоденькая баронесса, стыдливо зардевшись, подчинилась. Медве засеменил за ней следом.
— Ты что, опять хочешь осмотреть ее? — крикнул ему вслед барон.
— Разумеется. Что может быть приятнее, чем коснуться этой прелестной стройной талии.
— Может, и мне пойти с тобой?
— Зачем? Ты лучше готовь доктору гонорар.
Немного погодя Медве вернулся в столовую. Дёри поспешил отозвать его в сторону.
— Ну, нашел у нее что-нибудь?
— Еще не уверен, — ответил Медве. — Еще не уверен. Во всяком случае, в ее организме есть небольшое изменение, только оно еще не развилось.
— Боже мой! — прошептал в ужасе Дёри, заглядывая в лицо Медве, зловещее и несколько смущенное. — Ты что-то скрываешь от меня, Игнац.
Врач угрюмо пожал плечами:
— Настоящий доктор из всего, что ему известно, говорит лишь то, что считает нужным. Если тебе этого недостаточно, пригласи другого.
Дёри побледнел.
— Значит, Маришку нельзя спасти?
— Отнюдь не значит. Но ты хочешь, чтоб я выболтал тебе все, а я этого не сделаю; больше того, что слышал, — не жди.
— Да, но ты сказал, что «оно» еще не развилось. Думаешь, «оно» будет развиваться дальше?
— Наверняка.
— Ты страшно пугаешь меня!
— А ты не пугайся.
Дёри почувствовал, что у него волосы становятся дыбом.
— Друг мой, если моя дочь умрет, я тут же застрелюсь.
— Умрет? Но кто же сказал, что она умрет? От чего ей умирать? С ней не приключится ровно никакой беды.
— О Игнац, милый Игнац, дай я расцелую тебя за это.
— Нет, благодарю. Лучше заплати мне, как полагается.
— Заплачу, сколько пожелаешь, только спаси девочку. А из чего ты заключаешь, что она не умрет?
— Да потому, что женщины обычно не умирают от этого.
— Значит, у нее какая-то женская болезнь?
Доктор утвердительно кивнул.
— Что же, малокровие?
— Я уже сказал, что ей ничто не угрожает. На этом пока и успокойся и не допрашивай меня больше, либо пошли за другим доктором и выпытывай у него сколько угодно.
— Ну хорошо, хорошо! Не сердись. Ты ведь понимаешь волнение отца. А потом меня испугал твой странный вид. Вот и в прошлый понедельник, когда ты ее осматривал, у тебя было такое смущенное и озабоченное лицо.
— Разумеется. Ваш покорный слуга! Отныне, прежде чем предстать перед господином бароном, я буду печься о том, какое у меня выражение лица. Но если я окажусь в дурном настроении, значит, так тому и быть; кому какое дело до моего лица?
Барон успокоился и, вновь обретя хорошее расположение духа, потащил доктора к столу.
— Пойдем-ка выпьем! Поверь мне, и у тебя лицо просияет, едва мы с тобой пропустим по стаканчику токайского. Эй, Дюрка, подай сюда того, покрепче. А потом подсаживайся-ка, доктор, к столу и сразимся в вист.
— Я не пью, не пью, — отказывался доктор. — При моей тучности токайское вредно. К черту твое токайское. От него меня хватит удар. Лучше прикажи подать мне кислого вина с сельтерской водой. Что же касается твоего предложения сразиться в вист, не возражаю. Правда, мне нужно еще заехать к одному пациенту, на хутор Рикканто, — там заболел старый пастух. У бедняги рак языка.
— Говорят, бог наказал его за то, что он дал ложную присягу в комитатском управлении, — заметил старик Ижипь.
— Глупость и суеверие, — отозвался доктор. — Ну да ладно, я заеду к нему на обратном пути.
Они взглянули, как идет игра, затем сами сели за карты — игра велась уже за двумя столиками — и сражались вплоть до ужина, когда гости стали расходиться по домам. На ужин остались только студенты, священник, доктор, управляющий и отставной майор Борхи, старый «камерад» Дёри. Барышни Сирмаи пообещали вернуться после ужина; долго упрашивали остаться старика Ижипь, но он сказал, что тоже придет после ужина, на этот раз с дочерьми.
За ужином доктор снова пришел в хорошее расположение духа. Священник был рассеян и явно избегал взгляда доктора. Маришка сидела рядом с Бутлером и принимала живое участие в разговоре, иногда даже стреляла хлебными шариками в Медве, который рассказывал о курьезах из врачебной практики.
— Доктор — это настоящий козел отпущения. Его бьют за все. Если он скажет, что у больного нет ничего серьезного, на него сердятся, называют бездушным псом; если болезнь покажется ему опасной, на него опять обижаются, упрекают, что он пугает больного и тем самым усугубляет болезнь. Если больной выздоравливает, говорят, что он поправился бы и без помощи доктора; если же не поправляется, значит, доктор «залечил» больного. Эхе-хе, дрянная эта профессия! Тут уж не рассчитывай на благодарность.
— Зато на том свете, дядя Медве, вам за все воздастся, — утешала его юная баронесса. — Там вам зачтется, от скольких страданий избавили вы людей.
— Зачтется? Ах, ну конечно! Ведь оттуда, как учит ваша вера, и посылают на землю все страдания. А зачем посылают? Может быть, ради нас, докторов? Что-то я этого не слыхивал! Впрочем, все это болтовня! Кто знает, в самом ли деле существует «тот свет».
— Я верю в него, — ответила Маришка, бросив взгляд на окно, в котором виднелся усеянный звездами синий небосвод.
Поп отложил вилку и нож.
— А я убежден в том, что загробный мир существует! — воскликнул он патетически. — Можно ли представить себе, что душа, то есть нечто возвышенное и неосязаемое, не способна отделиться от тела, что она должна бесследно исчезнуть, как пар над остывшей кастрюлей. Возможно ли, что после земного бытия, где один человек — хороший и добрый — несчастен, беден и до гробовой доски обречен на нищету; другой же — дурной, порочный — купается в изобилии, и жизнь улыбается ему всеми своими радостями, — возможно ли, повторяю я, чтоб не было высшего суда, а после земной жизни — иного мира, где все эти люди сравнялись бы, где каждому было бы воздано богом по заслугам. Господь не мог, не стал бы создавать свое творение так уродливо, без всякой логики.