Том 5. Алтарь победы. Юпитер поверженный
Шрифт:
Дом старухи Алекто был одним из самых грязных и безобразных домов, со стенами, покрытыми плесенью, не раз подправленными, чтобы они не развалились. Жила она со своими девушками на четвертом этаже, и подниматься к ней приходилось по узкой и шаткой темной лестнице, залитой помоями. Спотыкаясь, в темноте, мы с Ремигием добрались до двери, гостеприимно отпертой, и вошли в комнату, плохо освещенную старым, поломанным треножником.
Когда я был здесь в первый раз с Ремигием и другими товарищами, моей головой владели дары Либера, и я провел здесь время не без удовольствия. Теперь
Едва мы вошли, эти женщины побежали к нам с радостными криками, стали громко смеяться, говорить непристойности и тащить нас к столу. Меня, разумеется, не узнали, но Ремигия, который был здесь вчера, встретили как старого приятеля, и все называли его своим братцем.
— Милый мальчик, — сказала ему одна из девушек, — видно, что тебе у нас понравилось. Только тебе придется подождать: твоя Галла занята сейчас.
— Ее здесь зовут Галла, — шепнул мне Ремигий.
Мы сели за стол, и нам принесли прокислого вина, а девушки окружили нас, осыпая самыми грубыми шутками и делая всякие неприличные движения. И я никак не мог преодолеть отвращения, когда иные из них пытались сесть ко мне на колени или щипали, щекотали и всячески теребили меня. Одна, которая была старее других и все хвасталась своим именем Рима, сказала, громко хохоча:
— Оставьте его, он хочет сделаться монахом, теперь это принято.
Все начали смеяться такому предположению, и я нашел, что самое лучшее для меня здесь — играть роль христианина.
Потом, когда через комнату к выходу прошел толстый купец, подозрительно оглядывавшийся по сторонам, словно опасаясь грабежа, нам сказали, что Галла нас ждет, и проводили до двери, на которой мелом было написано ее имя.
Я все еще не верил, что действительно увижу сестру Реи, но, распахнув низенькую дощатую дверь, должен был увериться, что Ремигий рассказывал правду. В крохотном, еле освещенном лампадой кубикуле, совершенно обнаженная, лежала на деревянном ложе, покрытом циновкой, Лета. На скамье около валялись ее туника, строфий, обувь. В углу был притиснут стол, с зеркалом и несколькими банками притираний, и стояла глиняная амфора с водой. Больше в комнате ничего не было, если не считать маленького распятия, прикрепленного к стене. Я сразу узнал Лету, хотя ее лицо побледнело, и даже нашел, что она похорошела, или так мне показалось потому, что видно было ее тело, молодое и красивое.
— Я к тебе привел твоего старого знакомого, — воскликнул Ремигий, входя, — ты ему обрадуешься, как Лаодамия Протесилаю.
— Ты меня помнишь, Лета? — спросил я, садясь на ту же скамью, где лежала одежда девушки, так как другой
Против моего желания голос мой прозвучал очень грустно, потому что мне тяжело было видеть в таком положении эту девушку, с которой у меня были соединены другие воспоминания. Но Лета отвечала мне беззаботно:
— Никакой Леты здесь нет. Она умерла, хотя, может быть, и воскреснет. Я — Галла, и Галла очень рада вновь увидеть племянника сенатора Тибуртина. Приходи почаще, если только у тебя сил достанет, а также денег.
Ремигий вышел, чтобы приказать принести и сюда вина, а я все-таки не мог не спросить:
— Неужели ты не нашла в Городе ничего лучшего?
— Мне здесь очень хорошо, — возразила Лета, — меня все любят, и я могу пить вино с вечера до утра. Ты думаешь, лучше мне было бы с утра до вечера шить туники для моряков и ждать, пока на мне женится какой-нибудь бедняк без асса за пазухой? Бог ведал, что делал, когда дал мне красоту.
Я замолчал, но, когда вернулся Ремигий с вином, опять спросил:
— Разве ты за этим ехала в Рим?
Лета вдруг рассердилась, села на своей постели и, скрестив руки, сказала мне гневно:
— Ты был глуп и глупым остался. Или ты меня мало знаешь. Ты в самом деле думаешь, что я в этом доме проведу всю жизнь? Я и с тобой, и с твоим Ремигием только потому знаюсь, что еще не встретила подходящего человека. С такой грудью и с таким телом разве я не найду кого-нибудь получше вас? Ты еще увидишь меня в золотых носилках, в шелковом платье и будешь смотреть на меня, разинув рот, хотя ты и племянник сенатора. За мной будет бежать дюжина черных рабов, а ты будешь стоять под портиком и смотреть вслед.
Она выпила вина и прибавила гордо:
— Клянусь Спасителем нашим, на этом самом месте, в Субурре, где стоит сейчас эта развалина, я прикажу себе построить дворец, каких еще не видали в Городе!
Ремигий постарался переменить разговор и стал спрашивать, какой гость был сейчас у Леты.
— Противный скряга, — ответила она, — подарил мне пять сестерций, которые мне хотелось швырнуть ему в его толстое лицо. Но ты, мальчик, не бойся, я после него не буду менее ласковой.
— Я знаю, что ты добрая девушка, — сказал Ремигий, садясь рядом с Летой и ее обнимая.
Они начали говорить друг другу грубые похвалы, и я, поняв, что мне время уходить, поспешил спросить:
— Скажи мне, Лета, или Галла, где теперь твоя сестра: мне ее надо увидеть.
— Если ты говоришь о Рее, — ответила Лета, — то она мне вовсе не сестра. И я тебе посоветую лучше связаться с Лернейской гидрой, чем с ней.
— Все равно, мне надо ее увидеть, — настаивал я.
— Должно быть, она все там же, за Тибром, около самой улицы Тиберина, в доме, где попина «Морской конь». Поищи ее там, только под именем Марии, — может быть, и найдешь. Но она и все с ней там сумасшедшие, словно их искусал тарантул: с ними ты и сам помешаешься.
Я поблагодарил Лету и стал прощаться, но она бесстыдно попросила у меня подарить ей что-нибудь на память о посещении. Я дал ей два денара и, расталкивая других девушек, пытавшихся загородить мне дорогу, выбрался на улицу.