Том 5. Девы скал. Огонь

ДЕВЫ СКАЛ

Роман

Перевод В. Корша

Этими смертными очами я созерцал, как в короткое время расцвели и заблистали, потом увяли и погибли одна за другой три несравненные души: самые прекрасные, самые пылкие и самые

В местах, где ежедневно мелькали их отчаяние, их прелесть и их гордость, я впитал в себя мысли более ясные и ужасные, чем могли мне дать древнейшие развалины знаменитых городов. Чтобы приподнять таинственную завесу с их далеких поколений, я подолгу вглядывался в глубину огромных фамильных зеркал, в которых они иногда не узнавали свои собственные образы, покрытые бледностью, подобной той, которая указывает на разложение после смерти; и я долго не отводил взгляда от старых, обветшалых предметов, до которых их холодные или трепетные руки касались, может быть, тем же жестом, какой делали другие руки, уже давно обратившиеся в прах. Знал ли я их такими в тоске повседневной жизни, или они — создание моей мечты и моего раздумья?

Такими узнал я их в тоске повседневной жизни, и они — создание моей мечты и моего раздумья. Этот лоскуток в ткани моей жизни, бессознательно созданной ими, имеет для меня цену до такой степени неизреченную, что я хочу пропитать его благоуханием самым острым и самым проникновенным, чтобы время не смело стушевать и уничтожить его.

Поэтому я обращаюсь к искусству. О! Какие чары обладают могуществом придать осязаемость и реальность тканям духовной пряжи, которую три пленницы пряли в тоске томительных дней и потом мало-помалу заполняли образами самыми скорбными, в каких когда-либо отражалось безнадежно человеческое страдание.

Отличаясь от трех сестер древности тем, что они были не дочерьми, но жертвами Необходимости, они соткали для меня самый богатый период моей жизни и в то же время они подготовляли судьбу того, кто должен был прийти. Свою работу они никогда не услаждали пением, но иногда проливали печальные слезы, в которых выражалась вся сущность их неиссякаемых, замкнутых душ.

С первой же минуты я постиг, что они живут под ударом мрачной угрозы, под тираническим давлением, упавшие духом, задыхающиеся и близкие к смерти — и все их поступки, их движения и самые незначительные слова казались мне важными и говорящими о том, чего они сами не знали в своем глубоком неведении.

Сгибаясь и подкашиваясь под гнетом своей зрелости, как деревья осенью, слишком отягченные тяжелыми плодами, они не умели ни измерить своего страдания, ни признаться в нем. Их губы, полуоткрытые от тоски, указали мне только на незначительную часть их тайны. Но я сумел понять то неизъяснимое, о чем мне говорила красноречивая кровь в венах их обнаженных рук.

Час, предшествовавший моему появлению в старом родовом саду, где они ждали меня, когда я вспоминаю его, является мне озаренным светом необычайной поэзии.

Для того, кто знает, на какой медленный или внезапный расцвет, на какие неожиданные перерождения способна напряженная душа, общаясь с другими душами в превратностях неверной жизни; для того, кто, признавая все достоинство существа в том, чтобы подчинить других своей нравственной силе или самому покориться ей, приближается к одному из себе подобных, с тайной тревогой, будет ли он властвовать или подчиняться; для каждого, кто жаждет постигнуть внутреннюю тайну, кто стремится к духовной власти, или кого влечет рабство, — никакой час не имеет очарование того часа, когда, полный смутных предвидений, он направляется к Неведомому и Бесконечному, к темному живому миру, который он завоюет или которым будет поглощен.

Я готовился проникнуть в запертый сад. Три княжны ждали там друга, которого они не видели давно, почти их ровесника, с которым их связывали воспоминания детства и юности, единственного наследника имени такого же древнего и доблестного, как и их имя. Они ждали одного из равных себе, который, возвращаясь из великолепных городов, приносит дуновение широкой жизни, от которой сами они отказались.

И каждая втайне своего сердца ждала, может быть, супруга.

Пламенным кажется мне беспокойство этого ожидания, когда я вспоминаю холод пустоты и уединение этого дома, где до этого дня томились они, чьи прекрасные руки были обременены всеми дарами юности, томились среди призраков далекой жизни и царственной роскоши, созданной безумием матери, чтобы наполнить ими пустоту слишком громадных зеркал. Из бесконечных далей этих пространств, бледных, как пруды, окутанные сумерками, куда душа их безумной матери погружалась в бреду, разве не выступал для каждой из них юношеский, пламенный образ супруга, который вырвет ее из мрачного заточения и унесет ее в вихре радости?

Так в запертом саду каждая с трепетом ждала того, кто должен был узнать ее, чтобы обмануть и увидеть ее гибель, не достигнув обладания ею.

«Кто из нас будет избранницей?»

Никогда, я думаю, их прекрасные затуманенные очи не были так внимательны, как в этот час, — очи, затуманенные грустью и скукой, в которых слишком долгая привычка к окружающему притупила подвижность взгляда; очи, затуманенные взаимной жалостью, в которых семейные образы отражались без тайны и перемены, запечатленные в линии и окраски неподвижной жизни.

И внезапно каждая узрела в других новое существо, вооружившееся к битве.

Я не знаю явления более печального, как те внезапные откровения, которыми желание счастья поражает нежные сердца. Они жили, благородные сестры, в одном и том же кругу печалей, угнетаемые одним и тем же роком; и часто в тяжелые тоскливые вечера одна склонялась челом на плечо или грудь другой, и тени затушевывали различие их лиц и сливали их три души в одну. Но когда возвещенный гость приблизился к их заброшенному порогу и предстал перед их ожиданием с видом человека, несущего судьбу и обещание, они, дрожа, подняли головы, разняли свои сплетающиеся пальцы, обменялись взорами, в которых был гнев внезапного порыва. И в то время, как из глубины их потрясенных душ поднималось неведомое чувство, не похожее на их прежнюю кротость, они познали, наконец, в этом взгляде всю свою увядающую прелесть и разницу, какая была между их лицами, загоревшимися одной и той же кровью, и весь мрак, сгустившийся в кудрях их волос, как Божественное наказание, отягчающих их слишком бледное чело, и чудесную уверенность, таящуюся в очертаниях их немых уст, и очарование, подобно сети, сплетенное из привычных, неподражаемо милых движений, и все другие чары, темный инстинкт борьбы пугал их.

Такими вспоминаю я тех, кто ждал меня в светлый час.

Первое теплое дуновение весны, пронесшись над бесплодными вершинами скал, ласкало чело беспокойных девственниц. Среди большого двора, поросшего жонкилиями и фиалками, фонтаны шептали свою мелодию, которой они веками аккомпанировали мыслями о страсти и мудрости, выраженными в двустишиях посвящений. На деревьях, на кустарниках сверкали нежные листочки, как бы смазанные клеем или прозрачным воском. Все, что снова могло возродиться сообщало неизъяснимую мягкость древним предметам, застывшим во времени и могущим только разрушаться.