Том 5. Девы скал. Огонь
Шрифт:
«Кто из нас будет избранницей?»
Сделавшись тайными соперницами перед обманчивым даром пробудившейся жизни, три сестры действовали сообразно с внутренним ритмом их природной красоты, уже находящейся под угрозой времени, и истинный смысл которой они поняли, может быть, только в этот день, как больной слышит необычайное биение крови, наполняющей его ухо, прижатое к подушке, и впервые понимает чудодейственную музыку, управляющую его смертным существом. Но, может быть, в них этот ритм не имел слов.
И все-таки мне чудится, что сегодня передо мной встают ясные слова этого ритма, согласуясь
«Безумная жажда рабства причиняет мне страдание», — сказала без слов Массимилла, сидя на каменной скамье, обхватив свое усталое колено сплетающимися пальцами.
«Я не в силах выразить это счастье; но ни одно живое существо и ни один бездушный предмет не могли бы стать так, как мое существо, полной и неизменной собственностью своего повелителя.
Безумная жажда рабства заставляет меня страдать. Я снедаема неутомимым желанием отдаться всецело, принадлежать существу, более великому и сильному, раствориться в его воле, сгореть, как жертвоприношение, в огне его огромной души.
Я завидую хрупким предметам, которые исчезают, поглощенные потоком и унесенные вихрем, и часто и подолгу я гляжу на капли, которые падают в широкий бассейн, едва колебля его легкой улыбкой.
Когда благоухание доносится до меня и испаряется, когда звук касается моего слуха и замолкает, я бледнею и готова лишиться чувств, — мне кажется, что благоухание и аккорд моей жизни стремятся к такой же мимолетности. А иногда моя маленькая душа словно связана внутри меня узлом. Кто развяжет узел и овладеет ею? Увы! Может быть, я не сумела бы утешить его печаль; но мое беспокойное, немое лицо непрестанно обращалось бы к нему, подстерегая надежды, возрождающиеся в тайниках его сердца. Может быть, я не сумела бы рассеять его молчание редкими словами, семенами души, которые вдруг зарождают несоизмеримую мечту; но ничье доверие в мире не превзошло бы пылкости моего доверия, с которым я слушала бы даже слова, которые должны остаться недоступными моему разуму.
Я — та, которая внимает, преклоняется и молчит.
С самого рождения чело мое хранит между бровей складку внимания.
От сидящих внимательных статуй я научилась неподвижности гармоничной позы.
Я долго могу держать глаза открытыми и устремленными в небо, потому что веки мои легки.
В очертаниях моих губ таится живое и видимое изображение слова Amen».
«Мне причиняет страдание, — говорит Анатолиа, — добродетель, которая бесполезно расточается внутри моего существа. Моя сила — единственная поддержка одиноких развалин тогда как она могла бы с уверенностью руководить от источника до устья рекой, изобилующей всеми богатствами жизни.
Сердце мое неутомимо. Все скорби земли не смогут утомить его биение; самое бурное проявление радости не разобьет его, так же, как не изнуряет его эта долгая и медлительная забота. Бесчисленное множество жадных существ может наброситься на его нежность, не истощив ее.
Ах! Зачем судьба ограничивает меня такой узкой деятельностью, такой томительной заботой? Зачем она воспрещает мне величайший союз, которого жаждет мое сердце?
Я могла бы возвести мужскую душу в высшие области, где ценность подвига и величие мечты ютятся на одной вершине; я могла бы из глубины его бессознательности извлечь сокровенные силы, неведомые, как металлы в жилах необработанных камней.
Самый нерешительный
Я обладаю двумя высшими дарами, которые расширяют существование и продляют его по ту сторону иллюзии и смерти. Я не боюсь страданий и я чувствую на моих мыслях и моих поступках печать вечности.
Поэтому меня волнует желание творить, сделаться, благодаря любви, той, которая продлит и увековечит идеал семьи, возлюбленной Небес. Мое существо могло бы вскормить сверхчеловека.
Во сне всю ночь я таинственным образом бодрствовала над сном ребенка. В то время как тело его спало, глубоко дыша, — я удержала в своих ладонях его душу, хрупкую, как хрустальный шар; и грудь моя вздымалась от дивных откровений».
Виоланта говорит: «Я унижена. Чувствуя на своем челе тяжесть густых волос, я мнила, что ношу корону, и под этим царственным гнетом мысли мои стали багряными.
Воспоминание о моем детстве все охвачены видениями убийств и пожаров.
Мои чистые глаза видели, как течет кровь, мои нежные ноздри вдыхали запах непогребенных трупов. Молодая и пылкая королева, лишившаяся своего престола, подняла меня на руки, прежде чем ушла в безвозвратное изгнание. Издавна на душе моей я храню сияние судеб величественных и горестных.
Во сне я пережила тысячу величавых жизней, проходя по всем владениям уверенно, как человек, проходящий по не раз пройденному пути. Во внешности самых различных предметов я умела открыть тайное сходство с чертами моего собственного образа и необъяснимым искусством указывать на них восхищенным взглядам людей; и я умела создавать из теней и света, как из одежд и драгоценностей, неожиданное и Божественное украшение моей бренности.
Поэты видели во мне особое существо, видимые линии которого заключали величайшую тайну Жизни, тайну Красоты, воплотившуюся в смертном теле после векового перерыва среди несовершенства бесчисленных поколений. И они думали: „Вот оно совершенное воплощение Идеи, о котором земные народы имели неясное предчувствие с самой колыбели, и которую артисты непрестанно вызывали в поэмах, в симфониях, на полотнах и в глине. Все в ней красноречиво. Ее линии говорят языком, который сделал бы подобным Богу человека, способного понять его вечную истину; и ее малейшие движения придают очертаниям ее тела бесконечную мелодию, подобную мелодии ночных небес“.
Но теперь я унижена, лишена моего престола. Пламя моей крови бледнеет и гаснет. Я исчезну менее счастливая, чем статуи, которые свидетельствуют о радостях жизни на фронтонах разрушенных городов. Я растворюсь, навеки забытая, в то время как они сохранятся, зарытые в сыром мраке с корнями цветов, и, когда-нибудь вырытые, они предстанут, как высшие дары земли, перед восторженной душой коленопреклоненных поэтов.
С тех пор я пережила все мечты, и мои волосы тяготят меня сильнее, чем сто корон. Одурманенная благоуханиями, я люблю подолгу оставаться около фонтанов, без конца шепчущих все одну и ту же сказку. Сквозь густые пряди, закрывающие мне уши, я слышу неясно, как бы вдали, как время протекает в однообразии струящихся вод».