Том 5. Дживс и Вустер

Вудхаус Пелам Гренвилл

Оставалась только одна маленькая надежда. Судя по всему, эта девица намеревалась устроить для песика утреннюю пробежку, и если она со своим четвероногим другом забежит подальше, я еще мог бы юркнуть в столовую и осуществить свой изначальный план. Я прикидывал на глазок шансы, а девица тем временем поставила песика на землю, и я с неописуемым душевным смятением увидел, что он направился в мою сторону и что через минуту он непременно заметит меня в гуще куста и примется лаять во всю глотку, ибо ни одна собака, белая или не белая, лохматая или гладкая, не пройдет, равнодушно вздернув бровь, мимо пришлого человека под кустом.

И дело, я чувствовал, кончится для меня не только разоблачением, стыдом и позором,

но еще, пожалуй, и укушенной лодыжкой.

Напряжение разрядил кот. То ли потому, что он еще не завтракал, или общество Бертрама Вустера со временем ему приелось, но он выбрал именно эту минуту для того, чтобы меня оставить, повернулся как ни в чем не бывало и, задрав хвост, вышел из куста, а белый лохматый песик при виде его затянул тети-Шарлоттину охотничью песню в переводе на собачий язык и, вопя: «Алло, алло, алло!» — ринулся на охоту. Кавалькада устремилась прочь по кустам и папоротникам, и последней бежала школьная подруга Мадлен Бассет.

Позиция на старте была такая:

1. Кот.

2. Пес.

3. Подруга Мадлен Бассет.

Лидеры двигались тесной группой. Номер три отставал от номера два на несколько корпусов.

Я не стал ждать и медлить. Прохожий, окажись таковой поблизости, заметил бы только, как что-то метнулось на террасу и в дверь столовой. Через десять секунд я уже стоял у стола с завтраком, и письмо Гасси было у меня в руке.

Сунуть его в карман брюк было для меня делом одного мгновенья; еще одно мгновенье ушло на то, чтобы вновь очутиться у распахнутой двери на террасу. И я уже готов был так же мгновенно выскочить наружу, когда заметил ту крепкую, атлетическую девицу, возвращающуюся с белым песиком на руках, и понял, что произошло. У этих белых лохматых собачек совершенно никакой выносливости. Быстро рвануть с места на короткое расстояние — это они могут, но бег по пересеченной местности им совсем не по зубам. Данный песик утратил охотничий азарт на пятидесятом ярде, остановился, отдышался и был без сопротивления подобран хозяйкой.

В минуту опасности мы, Вустеры, действуем молниеносно. Поскольку выход на террасу был перекрыт, я сразу решил воспользоваться другим, ведущим внутрь дома. Выскочив в противоположную дверь, перебежал через коридор и временно укрылся в комнате напротив.

ГЛАВА 16

Комната, в которой я очутился, оказалась светлой и жизнерадостной, чем существенно отличалась в данную минуту от Бертрама Вустера. Она была похожа на жилище женщины со склонностью к спорту и играм на открытом воздухе, и я заключил, что это — уютное гнездышко плотной атлетической приятельницы Мадлен Бассет.

Над камином висело весло, над книжной полкой — бадминтонная ракетка, и по стенам были приколоты групповые фотографии — теннисные и хоккейные команды, как я без труда определил с первого взгляда.

Второго взгляда я кинуть не успел, так как, едва войдя, сразу заметил в противоположной стене удачно расположенную стеклянную дверь в сад и бросился к ней, как пеший турист бросается в придорожную пивную в последнюю минуту перед закрытием. От стеклянной двери несколько ступенек вели вниз, в цветник вдоль боковой стены дома, и далее открывался превосходнейший путь к бегству, какого только может пожелать человек, чья цель в жизни — поскорее вырваться из этого величавого уимблдонского жилища, и глаза бы мои его больше не видели.

Я сказал «открывался путь к бегству», но правильнее будет сказать «открывался бы», если бы тут же за порогом не стоял, лениво опираясь на лопату, коренастый садовник в вельветовых штанах и красно-желтой фуражке, так что его можно было принять — по ошибке, понятное дело — за члена Мэрилебонского Крикетного клуба. Рубаха его была коричневая, сапоги — черные, лицо — свекольное, усы — сивые.

Приведенную

здесь гамму цветов я хорошо запомнил, так как некоторое время стоял и внимательно разглядывал этого работника физического труда с самого близкого расстояния. И чем дольше разглядывал, тем меньше он мне нравился. Точно так же, как раньше я ощутил духовную дисгармонию с горничной, курившей дешевые сигареты, я теперь с подозрением смотрел на здешнего садовника, все больше проникаясь ощущением, что хорошо бы подложить полтора фунта динамита под его жирное вельветовое седалище.

Наконец, не в силах больше терпеть его вид, я повернулся и начал ходить туда-сюда по комнате, как дикий зверь в клетке, с той только разницей, что дикий зверь в клетке не налетел бы при этом на столик, на котором помещались серебряный кубок, мяч для гольфа в стеклянном ящичке и большая фотография в рамке, а я налетел и чуть было его не опрокинул. Просто чудо ловкости, что мне удалось поймать соскользнувшую фотографию и предотвратить ее падение на пол, иначе все домочадцы немедленно сбежались бы на звон разбитого стекла. Когда она очутилась у меня в руках, я увидел, что это Мадлен Бассет, ну прямо как живая.

Она была снята анфас. На меня, ну прямо как живые, смотрели большие, будто блюдца, печальные глаза, и губы, как живые, чуть трепетали, сложенные в странную, укоризненную гримасу. Глядя на эти печальные глаза и еще пристальнее присмотревшись к трепещущим губам, я вдруг ощутил, что в голове у меня словно сработала какая-то пружинка. Блеснуло озарение.

Последующие события показали, что блеснувшая у меня в голове мысль, подобно девяноста четырем процентам мыслей, озаряющих Китекэта, только поначалу могла показаться ценной, но факт таков, что в тот момент я решил, что достаточно выкрасть этот художественный фотопортрет и потом поставить перед Гасси Финк-Ноттлом, дабы он пригляделся хорошенько и прислушался к голосу собственной совести, и все благополучно утрясется. Он ощутит раскаяние, все лучшее в его душе пробудится, и прежняя любовь и нежность возвратятся со страшной силой. По-моему, именно так обычно бывает. Домушники, чей взгляд случайно падает на фотографию матери, немедленно сдают свой инструмент и решают начать новую жизнь, и то же самое, мне кажется, происходит с уличными грабителями, мошенниками и людьми, которые уклоняются от оплаты лицензии на держание собаки. И я не видел основания предполагать, что Гасси отстанет от других.

В это мгновение я услышал в коридоре вой пылесоса и сообразил, что сейчас горничная войдет сюда убираться. Быть застигнутым горничной в комнате, где тебе не следовало бы находиться, — по-моему, нет другого положения, когда яснее ощущаешь себя оленем, загнанным в угол; а если есть, то мне оно неизвестно. Определив состояние Бертрама Вустера в данную минуту как крайне тревожное, вы не далеко уйдете от истины. Я метнулся к двери в сад. Там стоял садовник. Метнулся обратно — и снова чуть не опрокинул столик. Тогда, быстро сообразив, я подался вбок. Там в углу я еще раньше успел заметить здоровенный диван, за которым вполне можно было укрыться. В моем распоряжении оставались каких-нибудь две секунды, но я успел спрятаться за спинкой дивана.

Там я не то чтобы вздохнул с облегчением, этого сказать все-таки нельзя. До полного благополучия еще оставалось изрядно. Но все-таки в этом уютном уголке я ощутил себя в относительной безопасности. Одно из открытий, которые делаешь, повращавшись по белу свету, состоит в том, что горничные за диванами не подметают. Пройдясь пылесосом по открытым ковровым пространствам, они решают, что день прожит не зря, уходят пить чай и заедать куском хлеба с джемом.

Но в тот раз остались нетронутыми даже открытые ковровые пространства, ибо едва работница включила прибор, как была отозвана от работы высшей инстанцией.