Том 5. Дживс и Вустер
Шрифт:
Легкая досада мгновенно улетучилась, ее место заняла жестокая радость. Жизнь в «Тотли-Тауэрсе» закалила меня, благородные чувства притупились, известие, что с полицейским Оутсом приключился несчастный случай, вызвало у меня ликование. Честное слово, только одно могло доставить мне еще большее удовольствие: весть о том, что сэр Уоткин Бассет наступил на кусок мыла и всей своей тушей грохнулся в ванну.
— Что за несчастный случай?
— Его ранили, сэр, когда он пытался отнять серебряную корову сэра Уоткина Бассета у ночного грабителя.
У Спода вырвался крик.
— Но ведь корову не украли?
— Украли,
Родерик Спод был потрясен. Если вы помните, он с самого начала относился к корове с отеческой нежностью. Больше он слушать не стал, тут же унесся прочь, а мы с Дживсом вошли в комнату. Я сгорал от любопытства.
— Рассказывайте, Дживс, рассказывайте.
— Видите ли, сэр, добиться от полицейского связного повествования не удалось, однако я заключил, что он нервничал и волновался…
— Без сомнения, из-за того, что не может переговорить с папашей Бассетом, который, как мы знаем, принимает сейчас ванну, и получить у него позволения покинуть пост и рвануть ко мне за своей каской.
— Без сомнения, сэр. А поскольку он так сильно нервничал, ему чрезвычайно хотелось покурить трубку. Но это рискованно, ведь его могут застать с трубкой при исполнении обязанностей, да еще в комнате, которую заполнят клубы дыма, потому он вышел в сад.
— Да уж, у этого Оутса ума палата.
— Стеклянную дверь он ставил открытой. А немного погодя его внимание привлекли доносившиеся из комнаты звуки.
— Что за звуки?
— Звуки крадущихся шагов, сэр.
— В комнату кто-то незаметно прокрался?
— Именно, сэр. А потом раздался звон разбитого стекла. Он поспешил в комнату, в которой, естественно, не было света.
— Почему?
— Потому что он его выключил, сэр. Я кивнул. Мне было все ясно.
— Сэр Уоткин дал ему указание охранять коллекцию в темноте, чтобы у грабителя создалось впечатление, будто в комнате никого нет.
Я снова кивнул. Подлый прием, но чего еще ожидать от скудного умишки бывшего мирового судьи.
Он подбежал к горке, где стояла корова, и чиркнул спичкой. Спичка сразу погасла, однако он успел разглядеть, что упомянутое произведение искусства исчезло. Он пытался осмыслить значение страшного открытия, как вдруг уловил какое-то движение, и, оглянувшись, заметил смутную фигуру, которая выскользнула в стеклянную дверь. Он кинулся за ней в сад, почти догнал, вот-вот схватит, как вдруг из темноты выскочила смутная фигура…
— Та же самая?
— Нет, сэр, другая.
— Видно, все смутные фигуры только и дожидались нынешней ночи.
— Похоже на то, сэр.
— Лучше называйте их Пат и Майк, а то мы запутаемся.
— Может быть, А и Б, сэр?
— Пожалуйста, Дживс, если вам так больше нравится. Он почти догнал смутную фигуру А, сказали вы, как вдруг из темноты выпрыгнула смутная фигура Б…
— … и хвать его кулаком по носу.
У меня вырвалось восклицание. Все, тайна разгадана.
— Старина Пинкер!
— Да, сэр. Без сомнения, мисс Бинг забыла его предупредить, что ночная операция отменяется.
— И он притаился поблизости, ждал меня.
— Напрашивается именно такое предположение, сэр.
Я с облегчением вздохнул, представляя себе расквашенную физиономию полицейского. Сложись все иначе, это была бы физиономия Бертрама Вустера.
— Нападение мистера Пинкера отвлекло внимание полицейского от преследуемого им
— А что Пинкер?
— Узнав полицейского, он принес ему извинения, сэр. А потом ушел.
— Я его не виню. Даже остроумно, в каком-то смысле. Не знаю, Дживс, что обо всем этом думать. Эта смутная фигура… Я говорю о смутной фигуре А. Кто это мог быть? У Оутса есть какие-нибудь предположения на этот счет?
— Есть, и весьма определенные, сэр. Он убежден, что это были вы.
Что за чертовщина!
— Я?! Почему все, что творится в этом трижды окаянном доме, навешивают на меня?
— И он намеревается, как только ему удастся заручиться поддержкой сэра Уоткина, прийти сюда и обыскать вашу комнату.
— Так ведь он и без того хотел явиться — каску искать.
— Да, сэр.
Ну как тут не ухмыльнуться. Я от души забавлялся.
— Вот будет потеха, Дживс. Представляете, эти два ничтожества роются повсюду, шарят, вынюхивают, и нигде ничего, чувствуют себя последними дураками, а мы стоим себе и посмеиваемся.
— Да, мы неплохо развлечемся, сэр.
— А когда они закончат обыск и примутся смущенно бормотать извинения, заикаясь и спотыкаясь на каждом слове, я над ними покуражусь. Сложу на груди руки, выпрямлюсь во весь рост…
По коридору словно бы проскакала лошадь, и в комнату ввалилась тетушка Далия.
— Берти, голубчик, спрячь поскорей где-нибудь, — просипела она, едва дыша.
И сунула мне в руки серебряную корову.
ГЛАВА 12
Описывая недавнюю сцену, в которой сэра Уоткина Бассета чуть не хватил кондрашка, когда он узнал, что я хочу стать членом его семьи, я сравнил, если вы помните, хриплое бульканье, которое вырвалось из его горла, с предсмертным кряканьем подстреленной утки. Сейчас я чувствовал себя родным братом этой самой утки, селезнем, которого тоже настигла пуля. Я стоял как истукан и время от времени бессильно крякал: потом могучим усилием воли взял себя в руки и положил конец звукоподражанию. Посмотрел на Дживса. Дживс посмотрел на меня. Я ничего не сказал, говорили мои глаза, но его вышколенный ум безошибочно прочел мои мысли.
— Благодарю вас, Дживс.
Я взял налитую им рюмку и опрокинул в себя не меньше полунции крепчайшего напитка. Одолев приступ дурноты, я перенес взгляд на свою престарелую родственницу, которая вольготно расположилась в кресле.
Всеми признано — ив клубе «Трутни», и за его стенами, — что в отношениях с противоположным полом Бертрам Вустер неизменно проявляет величайшую галантность, его без всяких оговорок можно назвать галантнейшим рыцарем. Правда, в возрасте шести лет, когда кровь особенно горяча, я однажды шмякнул на голову своей гувернантке тарелку с овсяной кашей, но эта погрешность против этикета всего лишь исключение. С тех пор я никогда не поднимал руку на женщину, хотя мало кому из мужчин пришлось пережить столько неприятностей по вине прекрасного пола. Вы получите самое полное представление о том, какие чувства переполняли в эту минуту Бертрама Вустера, если он признается, что этот безупречный рыцарь готов был со всего размаху запустить в голову почтенной родственницы слона из папье-маше — единственный предмет на каминной полке, который остался цел в бурном водовороте жизни, кипевшей в усадьбе «Тотли-Тауэрс».