Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца
Шрифт:
Положение экспедиции стало приближаться к тому, когда говорят: утопающий хватается за соломинку. А тут даже и соломинки не было.
Внизу для пчел было еще неплохо, но людям холодно и неуютно, пол под ними ходуном ходит, нет ничего мягкого и теплого, и к тому же темно. Сидят среди ульев, как два зяблика в кустах в непогоду, и когда рукам становится теплее, сердце стынет все больше от страха за пчел.
– Ваня, что-то теплеет, возьми термометр, вот тебе огарок, полезай-ка наверх.
– Не спеши, дядя Костя, – ответил Ваня, –
И только бы заснуть – вдруг новая напасть. То ли от жары, то ли от чего-нибудь еще и от всего вместе, только некоторые непокорные пчелы принялись бегать – искать выход из улья. И, конечно, от вагонной тряски замазанные глиной щелки там и тут открылись, и беспокойные пчелы-разбойники сквозь эти щелки нашли себе выход на волю. Летать в темноте они не могли и сползли вниз с улья верхнего на нижний и на пол.
– Ползучие пчелы жалят, совсем не как обыкновенно жалят пчелы с лету: жало ползучей пчелы тупее, больнее…
Так рассказывал нам после Родионов, и я не знаю, правда ли это, или просто так им казалось в темноте холодного вагона.
Но кто был в научных экспедициях или на войне, – а кто на войне теперь не был! – тот знает, какие это все пустяки, не имеющие никакого значения в ходе всего дела. Только одно плохо, что как тяпнет такая ползучая пчела, так сильней и острей тут же тяпнет и мысленка об ответственности за пчел.
И не то опять страшно, что придется за пчел отвечать, а что руки от всего отваливаются и становится как-то все ни к чему.
– Нет, Ваня, спать невозможно, пожалуй, я сам полезу.
– Дядя Костя, я тоже не сплю, давай огарок сюда.
С огарком в руке и термометром с улья на улей поднимается Ваня.
Вот он там, вверху, на третьем ярусе, стоит, держит термометр, ждет сколько-то, вот подносит термометр к глазам… Вдруг огарок погас. Ваня потерял равновесие, покатился по ульям, а термометр упал и разбился.
Нелегко было ощупью в темноте разыскать термометр, но ползали усердно, попадали на ползающих пчел, покрикивали, поругивались и нашли.
– Сколько же ты увидел, Ваня?
– Страшно сказать, дядя Костя: термометр показал плюс двадцать два, – все пропало.
– Ошибка была наша: нельзя было отказываться от льда.
– А если бы опять отцепили вагон и пропал бы день или два?
Вот то-то и есть, что когда первым идешь по пути к неизвестному новому и до тебя туда еще никто не ходил, то дорожка непременно раздваивается. Так и нам сейчас, не бросить ли путь правды, не обратить ли открытие меда на Севере в сказку и не отдать ли все дальнейшее в руки феи?
Нет! И вот почему. Так мало поэтов на свете, но в душе почти каждый поэт. А если так это, то и в самой жизни, как в своем домике, живет и поэзия, и кто любит жизнь, может быть, из самой жизни выйдет правдивая фея? Доверимся жизни и не будем бросать наш правдивый путь.
Два бедных пчеловода сидели между ульями невеселые,
Вот теперь иди сюда, друг мой, и порадуйся: мы выбрали верный путь. В год испанской революции прибыло к нам множество сирот – испанских детей, и среди них была девочка Пакита. Без отца, погибшего в революцию, без матери выросла в наших снегах, на наших хлебах воспиталась, выучилась у нас испанская девушка, и – подумать только! – испанка с горячей южной кровью сделалась начальником холодильника. И теперь эта самая Пакита в черных кудрях и в красной шапке начальника холодильника вошла в вагон.
Конечно, добрых и разумных женщин у нас не меньше, чем в Испании, но все-таки у них там апельсины, ананасы, прованское масло, серенады, Гвадалквивир, и все это вместе, соединяясь, делает испанку в картузе начальника холодильника ближе к сказочной фее, чем русскую обыкновенную добрую женщину. Материнским чувством своим женщина сразу поняла невозможные трудности положения экспедиции, горячо стала на сторону пчеловодов, вместе с ними добилась задержки поезда, чтобы набить вагон льдом, нашла им взамен разбитого термометра новый, сама принесла соломы для постели и даже успела напоить их чаем с вареньем.
Иди же, иди, друг мой, сюда, смотри на Пакиту, – чем она хуже сказочной феи? – и радуйся: мы выбрали верный путь, и волки нас не съедят.
На Севере, за Полярным кругом, бывает, являются цветы целыми горами: стоит гора вся белая – это морошка и черника цветут. А то бывает, стоит в июле гора вся розовая – это начал зацветать Иван-чай, а то рябина, то полуденник, багульник, герань и мало ли что! И подумать только, в каждом цветке нектара здесь в два, три раза больше, чем у нас, и каждый цветок ждет пчелу, а пчелы за Полярным кругом не водятся.
Помню, в молодости в сухую погоду я сам ходил днями по этим цветам в Заполярье, и не от росы, а от меда одежда моя была мокрая, и я не мог подумать тогда, не мог собрать в себе доброго внимания к жизни, чтобы догадаться, чего хочет, чего просит от человека для себя сама природа Кольского полуострова.
Тем и привлекательно теперь наше открытие, что не в убыток природе мы открываем заполярный мед, что миллионы пудов меда только затем и были в цветах, чтобы привлечь к себе для опыления пчелу, а пчел-то и не было, и мы их привезли.