Том 5. Литургия мне
Шрифт:
— Видно, хороши сны снились, барышня.
Лиза вспомнила свой странный сон, вспомнила, что Лушка ей приснилась. Лушкины слова показались ей странно соответствующими ее сну. Лиза свела свои брови и сказала строго:
— Тебя видела. А вот ты, Лушка, болтаешь много. И в поварню бегаешь не за делом. Елевферий хоть и читает евангелие, а все же знать никак не может того, что кому на том свете будет.
Лушка замолчала. Вдруг вспомнила Лиза, что ее ждут. Она покраснела и заспешила одеваться. Обыкновенно она просыпалась рано, и теперь ей стало стыдно, что она после
Быстро и легко постукивая каблучками своих маленьких башмачков, Лиза вошла в столовую, вся светлая и свежая. Мать улыбнулась ей, отец посмотрел одобрительно, и у обоих было такое чувство, как будто вошло к ним некое неземное существо, вея счастьем, радостью и светом. Поцеловав руки отцу и матери, Лиза села за стол и, улыбаясь, смотрела в окно, словно забыв, что на столе стоят столь любимые ею густые, превкусные сливки и не менее любимый ею мед. Нежная улыбка на Лизином нежном лице переливалась многоцветным сиянием радости. Надежда Сергеевна обратилась к дочери с несколькими вопросами. Лиза отвечала ей с приметною рассеянностью.
— Да что ты все во двор смотришь, Лизанька? — спросила Надежда Сергеевна. — Что ты там занятного нашла?
Лиза вздрогнула от неожиданного вопроса, смешалась и сказала:
— Так точно, маменька.
Надежда Сергеевна посмотрела на нее с удивлением и спросила:
— Что с тобою, Лизанька? Отвечаешь невпопад, как сонная.
Николай Степанович, нюхая табак из серебряной табакерки, глядел на Лизу посмеиваясь, от чего Лиза еще более смутилась. Краснея, она призналась:
— Я сегодня странный сон видела, маменька. А к чему он, не знаю.
И она засмеялась.
— Что за сон? — недовольным голосом, но с немалым любопытством спросила Надежда Сергеевна.
Ей весьма не нравилось, что Лиза в последнее время стала часто видеть странные сны.
Странность этих снов казалась Надежде Сергеевне чрезмерною и даже неприличною для барышни. И даже трудно было по соннику разгадывать их значение, так что никак нельзя было понять, к чему они, и радоваться ли им или печалиться. Снам Надежда Сергеевна верила, и потому неразгаданность их причиняла ей немало огорчений. Николай Степанович с неудовольствием сказал:
— Пошли сны свои рассказывать да разгадывать. Сколько лет я тебе, мать моя, твержу одно и то же, все в толк взять не можешь, что никакого предвещательного значения сон не имеет. О чем днем думаешь, то ночью и снится, а разгадывать сны пристойно деревенским бабам.
— Что ты, Николай Степанович! — возражала Надежда Сергеевна. — Иной раз то увидишь во сне, о чем и думать-то давно позабыла, а то так никогда и в голову не приходило.
— Да вот позабыла, не думала, — спокойно отвечал Николай Степанович, — а тут вот взяла да и подумала, засыпая.
—
Лиза, краснея, сказала:
— Ах, маменька, право, глупости. И говорить не стоит.
— Изволь рассказывать, сударыня, — уже построже сказала Надежда Сергеевна.
Лиза слегка смутилась от этой строгой нотки в материном голосе и принялась рассказывать:
— Сначала снилось мне что-то совсем непонятное. Я уж даже и позабыла. Потом пришел арап, сам черный весь с головы до ног, как гуща кофейная, а губы красные-красные, на голове пунцовый тюрбан. И говорит мне громко: «Собирайся бесперечь, Лизавета Николаевна, к славному и великому королю Крысиному».
— Такого и короля нет, — с неудовольствием сказала Надежда Сергеевна.
— Ах, маменька, да ведь это во сне! — возразила Лиза.
Николай Степанович нюхал табак и неодобрительно покачивал головою, ворча:
— Обеих бы вас послать к королю Крысиному на выучку.
Нянька, старушка старая, из девичьей, где выговаривала она девкам за леность, заслышав, что речь о снах идет, пришла в столовую и стала у дверей. Стояла, слушала, головою качала, бормотала что-то невнятное. Ничего, господа на нее не сердились, многое ей позволяли, — она и барыню вынянчила, и барышню Лизу. Лиза продолжала:
— Ну вот, иду я будто бы в королевский чертог. Дорога гладкая как скатерть, синелью вышита и бисером, а идти по ней страх как трудно. По сторонам дороги ученые медведи пляшут, а передо мною арап идет. Идет, а сам все оборачивается, страшный такой, за красными губами зубы белые сверкают. В чертоге богато и пышно, колонны высокие, много свеч горит, свечи желтые как мед, а свет от них лиловый и дымный. У дверей арапы стоят и придворные кавалеры. Вот вошла я в тронный зал, смотрю, а на троне сидит Лушка. На ней корона и порфира и башмаки золотом шитые. А сама румяная, смеется во весь рот. На себя смотрю, — я в сарафане, как простая девка. Да и сарафанишко-то совсем плохонький, рваный.
— Ну и сон! — сердито сказала Надежда Сергеевна.
— Лушка мне говорит, — продолжала Лиза: — «Здесь первые станут последними, как в Евангелии сказано, а ты, барышня, целуй мою ручку, а потом воду носить будешь».
— Ах она подлянка! — воскликнула Надежда Сергеевна и руками всплеснула. — Да как же это она осмелилась? Да что ж ты ее не уняла, Лизанька?
Николай Степанович сердито глянул на дверь, из-за которой выглядывали любопытные дворовые девушки, и сказал:
— Во сне унимать нечего. Что приснится, то и смотри. А вот наяву построже бы за ними глядели, чтобы не стояли в дверях, господские разговоры подслушивая.
Спугнутые этими словами, девушки скрылись, и только слышен был быстрый топот их ног, а нянька, ворча, пошла вслед за ними в девичью выговаривать им за непорядок. Меж тем Надежда Сергеевна говорила, раскрасневшись от гнева:
— Подошла бы к подлянке, да по щекам бы ее, по щекам!
— Мне так стыдно стало, — сказала Лиза, — что я проснулась.