Том 5. Произведения 1856-1859 гг.
Шрифт:
I.
Первый взглядъ на жизнь и первые идеалы.
Съ тхъ поръ, какъ себя помню, какіе были мои первые идеалы? Чего я желалъ? Чмъ я гордился? Богатство и власть были мои идеалы, ихъ я желалъ и ими гордился. Помню, мн было 3 года, отецъ отдавалъ приказанья въ кабинет, въ то время какъ вс мы, мать, тетка я и сестра, сидли за чаемъ въ гостинной.
————
* V.
[ОТРЫВОК БЕЗ ЗАГЛАВИЯ.]
Онъ не могъ ни ухать, ни оставаться. Ухать не могъ, потому что денегъ не было и потому что безъ вечеровъ у Пушковыхъ ему не представлялась возможность жить. А каждый вечеръ онъ выходилъ отъ нихъ съ чувствомъ
** VI.
СКАЗКА О ТОМЪ, КАКЪ ДРУГАЯ ДЕВОЧКА ВАРИНЬКА СКОРО
ВЫРОСЛА БОЛЬШАЯ.
(Посвящается Вариньк.)
— Что это въ самомъ дл мы совсмъ забыли дтей, — сказала мать посл обда. — Вотъ и праздники прошли, а мы ни разу не свозили ихъ въ театръ. — Принесите афишу — нтъ ли нынче чего-нибудь хорошенького для нихъ. —
Варинька, Николинька и Лизанька играли въ это время въ сирену, они вс три сидли на одномъ кресл: подъ водой хали на лодк къ фе; и ихъ было въ игр будто-бы 6 человкъ: мать, отецъ, Евгеній,[179] Этіенъ, Саша и Милашка. Лизанька была Милашка и сейчасъ сбиралась быть феей, чтобы принимать гостей; но вмст слушала, что говорили большіе.
— Варинька! въ театръ, насъ... — сказала она и опять принялась за свое дло: дуть и махать руками, что значило, что они дутъ подъ водой.
— Мамаша? — спросилъ Николинька.
— Да, — сказала Варинька.
И игра пошла плохо, очень долго не дозжали до феи, дти все слушали, какъ мамаша совщалась съ дядей, куда хать? Въ циркъ, или въ Большой театръ, въ «Наяду и Рыбакъ». —
— Идите одвайтесь! — сказала мамаша.
Сирена вдругъ разстроилась, ни лодки, ни воды, ни милашки, ничего больше не было. —
— Мы, мамаша? — спросила старшая, Варинька, хотя и знала, что одваться сказано имъ.
Николинька и Лизанька, молча глядя на мамашу, ожидали подтвержденья.
— Идите, идите скорй наверхъ!
И топая ногами, съ пискомъ и крикомъ, толкая другъ друга, полетли дти.
Черезъ полчаса они потихоньку, боясь запачкать и смять платья, ленты и рубашки, съ умытыми лицами и руками сошли въ гостиную. Они вс были славныя дти, особенно двочки въ кисейныхъ платьяхъ съ розовыми лентами, а мальчикъ въ канаусовой сизой [?] рубашк съ золотымъ поясомъ, котораго ему самому очень мало было видно.
— Неужели я такая же хорошенькая, какъ и Лизанька? — думала Варинька и, чтобы увриться въ этомъ, прошлась, шаркая, мимо зеркала[180] и какъ будто мимоходомъ заглянула на себя подъ столъ въ зеркало. Въ зеркал бокомъ стояла хорошенькая двочка.
— Лизанька! посмотри, у тебя коки все не пригладились, — сказала она, и Лизанька подошла и посмотрла на себя.
Коковъ не было видно. Это только подшучивала Варинька. Николинька тоже подошелъ и посмотрлъ на свой золотой поясъ:
— Ну точно сабля у дядиньк, прелесть! —
Но вдругъ няня, стоявшая за дверью съ муфтами, вошла въ комнату и отвела Лизаньку.
— Опять измялись! — сказала она, обдергивая ей юбку. — Нельзя васъ брать!
Но Лизанька знала, что это только шутки.
— Allez prendre vos precautions avant de partir,[181] — сказала гувернантка въ красныхъ лентахъ и шумящемъ шолковомъ плать, входя въ комнату.
— Прекотьоны, прекотьоны! — закричали дти, и сначала побжала Лизанька.
— Мн не нужно, — гордо сказалъ Николинька.
— И мн тоже, — сказала Варинька.
— Какія кхинолины! — сказала Варинька.[182] — Какая красавица Бисутушка! — говорили дти, прыгая вокругъ М-llе Bissaut, которая тоже посмотрлась въ зеркало, чтобы узнать, точно не сдлалась ли она красавица.
Мамаша долго одвалась, такъ что дти сыграли еще одну игру въ доктора и измяли вс платья и взъерошились. Ихъ побранили, сказали, что нельзя ихъ одвать хорошо, что ихъ надо оставить; но они знали, что ихъ непремнно возьмутъ, и старались сдлать кислыя рожи, но въ душ имъ было весело. Наконецъ, посадили всхъ въ карету. Михайла такъ и подкидывалъ ихъ о пороги, какъ мячики; а старушка няня, безъ платка и въ одномъ плать стоявшая на крыльц на мороз, все говорила, что у Лизаньки шляпка сбилась, а что Варинька хоть ручки бы спрятала. Николинька — тотъ кавалеръ молодецъ, ему ничего не нужно.
Когда пріхали въ театръ и пошли по коридору, и незнакомые люди стали ходить взадъ и впередъ прямо на нихъ, и какъ стала мамаша спрашивать, куда идти, и Михайло не зналъ, то дти, по правд сказать, испугались сильно, хотя и не признавались въ этомъ. Лизанька даже думала, что все кончено, что заблудились, что собьютъ съ ногъ, уведутъ куда-нибудь, и что вотъ-те и театръ будетъ. Она даже задыхалась отъ страху и, еще бы немножко, заплакала-бы. Я знаю, что она не признается въ этомъ, но было дло. Зато какъ нашли ложу, и человкъ какой-то съ золотыми галунами потребовалъ билетъ у мамаши, несмотря на то, что она мамаша, и отворилъ дверь, удивительно хорошо стало, даже немножко страшно. Музыка играетъ, свтло, золотыя свчи большія и люди, люди, люди! Головы, головы, головы! Наверху, внизу, везд люди. Точно настоящіе.
Мамаша пустила впередъ дтей, а сама сла сзади. Тутъ дти стали осматриваться. Люди напротивъ, кругомъ и внизу точно были настоящіе, они шевелились, были даже дти, и дти такіе же настоящіе, какъ и они сами. Особенно рядомъ съ ними черезъ загородку сидли мальчикъ и двочка, такіе хорошенькіе, точно волшебные. Двочка въ пукляхъ до открытыхъ плечиковъ, а сама не старше Вариньки, а мальчикъ тоже съ длинными курчавыми волосами, въ бархатной поддевк съ золотыми пуговками и такой хорошенькой, лучше еди и Стивы, даже лучше Раевскаго, ну точно волшебный мальчикъ. —
Волшебный мальчикъ и двочка смотрли на дтей, которые пришли, и дти смотрли на нихъ и шептались между собой.
— Смотрите же сюда, дти, вотъ гд сцена, — сказала мамаша, указывая внизъ въ одну сторону. Дти посмотрли туда, и имъ не понравилось. Тамъ сидли музыканты, вс черные, съ скрипками и съ трубами, а повыше были нехорошіе простые доски, какъ въ дом въ деревн полъ, и на полу ходили люди въ рубашкахъ и красныхъ колпакахъ и махали руками. А одна двочка безъ панталонъ въ коротенькой юбочк стояла на самомъ кончик носка, а другую ногу выше головы подняла кверху. Это было нехорошо, и дтямъ стало жалко этой двочки.