Том 5. Произведения разных лет

Малевич Казимир Северинович

Д. Мережковский, например, в «Русском слове» <19>14 года, «критикуя» футуристов, предлагает другое техническое орудие, он говорит массам буржуазным: «Грядущий Хам идет, встречайте же его, господа культурники, академики, встречайте грядущего Хама, он плюет Вам в глаза, Вы скажете, Божья роса. Вы, господин Струве и Валерий Брюсов, впустили Хама в этот чисто выметенный дом Русской мысли, и вам от футуристов не уйти»⁹.

Дальше говорит, <что> победить футуризм тогда можно, когда есть Истинный царь, только с Истинным царем можно сказать рабу на царстве: «Ты не царь, а Хам» ([стильно, научно,

лирично] поэзия).

Как видно, что Мережковский в свиньях мало видал толку, а больше надеялся на Истинного царя.

А «Биржевые ведомости», те прямо от критики к решительным мерам <призывали>, правда, лишенным лирики и поэзии, но зато радикальн<ым>: «Бей эту сволочь, коли копьями, толкай ногами в подвал, чтобы они не показывали свою вонючую голову и не отравляли нам воздух»¹⁰. И все это почему _ потому что и тогда беспредм<етное> Искусство не пахло современностью.

Что же касается Кубизма, то «Русские ведомости» писали, что Кубизм — рецепт не только для гибели Искусства, но и всего человеческого бытия (спасайся кто может)¹¹.

Вот как нужно критиковать, г. Сосновский, не так, как вы, Ваша критика нежна, что пудра Коти.

А <вот> что пишет критик Богуславский в «Правде» № 224 — <19>21 г.: «Футуристы и прочие нахлебники находят себе приют под теплым крылышком Наркомпроса. Их нужно немедленно сбросить с плеч Государства»¹². Куда же их сбросить? Благодаря это неясности предложения пока что нас, беспредметников, живьем сбросили в {Государственный>} Ин<ститут> И<стории> И<скусств> для очищения грехов¹³.

Таким образом, ни в том, ни в этом царстве «несть спасения беспредметникам» до тех пор, пока они не покаются и на своих холстах не дадут [ «здоровые»] лики.

Во времена Бенуа, Мережковского, в век старого эстетизма любили «Леду с гусаком», правда, социально не проработанн<ых>. А новый тип эстета любит с косой [комсомолку] и крестьянина с косой с социальной проработкой.

Нет, г. Сосновский, содержите себе сами «Леду с гусаком», но Искусство освободите; наоборот, за «Ледой с гусаком» никогда массы не узнают Искусства.

Мне становится странным, почему г. Сосновский стремится восстановить массы против той или другой группировки художников, напр<имер>, группировок ОСТ, «Бытие». Во-первых, это новые группировки, ничего общего не имеющие с футуризмом дореволюционным [и новым Искусством], когда молодой революционный дух футуристов стремился ради установления новых форм сбросить за борт и Толстого, и Пушкина.

Но на самом деле вышло иначе, при усиленном напоре г. Сосновского и Ко и «обозревателей» от этого духа остались рожки да ножки [или] и Леф¹⁴.

[Итак, г. Сосновский, не стоит подражать в критике старым типам эстетов, а лучше будет разбирать по существу ту или другую живописную группировку, чтобы перед массами развернуть их принципы, методы, взгляды на Искусство.]

8 о<ктября> 27<-го года>

К. Малевич

Кино, граммофон, радио и художественная культура^*

Из общей точки зрения на кино можно установить, что кино не является

простым обыкновенным техническим средством для передачи той или другой научной мысли, ощущений, переживаний, иллюстраций, идей мировоззрений и эстетических восприятий, но что кино есть некое живое существо, талантливое, всемогущее по своему творчеству, необыкновенное по гениальности явление. Компетентность его весьма обширна и охватывает все явления и процессы жизни и, наконец, что его искусство есть самое великое из всех искусств. Дальше идти некуда. Все другие искусства есть только недоразумение некультурного прошлого. Правда, этот гений имеет, однако, недостаток; недостаток этот заключается в том, что кино немой <гений>, хотя его немота и глухота не умаляют его гениальности и не лишают его звания великого заслуженного.

Итак, он — Великий немой. Но есть в нем и еще один недостаток, заключающийся в том, что он кроме немоты страдает бесцветностью своего лица и отсутствием рельефности. И еще недостаток в том, что он полон мещанских вкусов и банальщины. Довольно неразборчивое и не разбирающееся в этом существо. Может быть, в этом виновны родители, которые родили глухое и немое существо. А этот недостаток требует исправления введением в его организм цвето-восприимчивости и звука.

Это нужно для того, чтобы создать кино как единое целое совершенное явление. Разрешить этот вопрос думают при помощи научных сил <, веря>, что эти силы рано или поздно доделают в кино голос и способность цветовосприятия, чем и осчастливят кинослушателей (артиста и артистку).

Этим самым избавят зрителя от ни с чем не связанной, бичующей слух зрителей киномузыки, ибо зритель пришел не слушать, но смотреть.

Но так или иначе, будет ли кино одарено звуковой способностью, будет ли тело его цветовосприимчиво, артисту и артистке все же не удастся войти в его тело так, чтобы оживить его механическое немое движение живой речью, а также быть окрашенным в живом цвете.

Но пока что кино будет бесподобное великое механическое мертвое.

Точно так же не более счастлив<о> и велик<о> радио, другое рожденное механическое дитя науки, внук граммофона, ограничивающ<ее> свой диапазон по преимуществу звуком; <оно> тоже бесподобно вопиет через громкоговоритель.

В будущем великие подобные достижения техники угрожают нашествием на живую силу человечества (хорошо, что мы к этому времени умрем). Великие достижения техники в рождении механического потомства порадуют общество будущего — два бесподобных механических явления, кино и радио, соединятся в единое целое, и человечество получит удивительное, уже архивеликое мертвое детище, удовлетворяющее зрителя по слуховому и зрительному восприятию творческих проявлений, — механическое кино.

Престарелая наука, безусловно, хотела сделать живое явление, но в силу своего старческого бессилия создала великие механические аппараты.

Итак, из самой гениальности Великого немого можно сделать выводы, что из универсальности его никогда не может быть кино как нечто самостоятельное; житейским барахлом до сих пор нагружены, как верблюды, <и> так называемые свободные <искусства>, как это мы видим в живописи, скульптуре и архитектуре.

Пока будет экран местом, куда будут сваливать обыватели свое бытовое барахло, до тех пор кино не будет самостоятельным искусством, ибо это новый мусорный ящик, изобретенный техническими силами науки, в котором обыватель показывает свою требуху, или верблюд, навьюченный хламом кочующего киргиза.