Том 5. Рассказы 1860 ? 1880 гг.
Шрифт:
И неестественно, словно статуя, которую толкнули, она откинулась назад и склонила голову на подушки, а в темной комнате еще некоторое время слышались ее тяжелые вздохи:
— Ох, ох, ох! Ох, ох, ох!
Прошло несколько месяцев. Как-то в осенний день, около полудня, Розалия, широко улыбающаяся, запыхавшаяся, вбежала к Жиревичовой. На ее круглых щеках играл румянец еще более яркий, чем обычно.
— Милая! Дорогая! — вскричала она. — К нам приехал пан Станислав… Мама велела мне…
Она осеклась, увидев Бригиду. Девушка стояла у плиты, в которой потрескивал огонь, и на кухонной доске,
— Мама велела мне просить вас не отказать в любезности зайти к нам, — досказала все же Розалия, многозначительно подмигнув в сторону Бригиды.
Жиревичова не уловила смысла ее мимики, до нее дошло только то, что Стась находится у ее соседки; она вскочила с диванчика и выронила из рук батистовый воротничок, который начала вышивать несколько месяцев тому назад.
— Иду, иду! — воскликнула Эмма и, сияя от радости, подбежала к зеркальцу, взбила локоны и оправила ленты на платье.
Обе женщины торопливо вышли. В нескольких шагах от дома Розалия остановила свою спутницу и с таинственным видом начала шептать:
— Я не хотела говорить при Брыне, она и без того почему-то недолюбливает Стася и может сказать ему какую-нибудь грубость, а он тогда обидится и долго не будет приходить к нам. Мама беспокоится о процентах, но сама не хочет напоминать ему; она говорит, что вам удобнее это сделать, и послала меня за вами. Надо, конечно, поговорить с ним, потому что мама беспокоится, да и, по правде говоря, нам без этих денег трудновато-приходится. Начните как-нибудь издалека.
— Но как я могу начать? Почему я должна начать? — вскричала в ужасе Эмма. — Ваша матушка старше…
— Но маме неудобно… Вы совсем другое дело… Если вы не хотите оказать нам эту любезность, то мне самой придется завести разговор, потому что я жалею маму… Но как это сделать!.. Я со стыда сгорю. Как с ним говорить о деньгах… Требовать… Он такой хороший! Принес мне коробку конфет…
Розалия обняла Жиревичову и, нежно ластясь к ней, умоляла начать разговор о процентах. Жиревичова не соглашалась.
— Ну, что я ему скажу? Как я могу его огорчить? Он такой чуткий, впечатлительный, и при том нас с ним связывает старая дружба, основанная на чем-то… на чем-то таком…
Розалия не унималась:
— Дорогая моя! Золотая!.. Я тоже чувствую к нему что-то… что-то такое…
Они вошли в квартиру Лопотницкой. Старуха во французской шали, нарядном чепце и очках в золотой оправе восседала в старинном кресле; прямая и неподвижная, как всегда, но выражение ее лица было неузнаваемо. В ее желтых пальцах поблескивали спицы, она медленно и совершенно машинально вязала чулок с ласковой, почти блаженной улыбкой, слушая рассказы Стася, сидевшего на низкой табуретке, которую обычно занимала Розалия. Он говорил о какой-то свадьбе, которую собирались сыграть в его округе, о приданом невесты, приготовлениях жениха. Увидев входивших женщин, он вскочил и, поцеловав руку Эммы, с изящным поклоном и любезной улыбкой протянул ей коробку конфет.
— Я собирался навестить вас, тетушка, — сказал он, — но раз мы встретились здесь…
— Жених, стало быть, купил карету, — с живейшим интересом обратилась к Стасю старуха, — и шестерку лошадей? А какой масти? Ей, наверно, достанутся замечательные бриллианты,
Станислав с готовностью, очень обстоятельно отвечал на все вопросы, а старушка все больше оживлялась и чуть ли не с нежностью смотрела на молодого человека, с приходом которого в ее комнату врывались отголоски и отблески обожаемого ею мира. Розалия и Жиревичова не вмешивались в разговор, они грызли конфеты, поминутно поглядывая на Станислава, пересмеиваясь, и с детской непосредственностью делились чрезвычайно интересными наблюдениями, относящимися к его особе. Им было очень весело.
По временам, однако, какая-то набежавшая тень, казалось, омрачала общее веселье. Станислав в сущности вовсе не был таким беспечным, каким хотел выглядеть, и, даже когда он смеялся, взор его вдруг мрачнел, и он резким движением подносил руку к своим светлым усикам. Он не мог преодолеть беспокойства, и поминутно напоминавшее о себе чувство затаенной тревоги мешало ему поддерживать оживленную беседу. Лопотницкая в свою очередь, как только переставала слушать или говорить, тоже казалась чем-то встревоженной. Она мрачно опускала глаза на чулок и так крепко сжимала губы, что они совершенно исчезали между заострившимся птичьим носом и сухоньким, вздернутым кверху подбородком, поросшим седым пушком. Но вот, взглянув на дочку, она тихонько шепнула:
— Рузя! Ты сказала пани советнице?
Обе женщины на мгновение словно замерли, перестали смеяться и грызть конфеты. Розалия с застывшим взглядом слегка подтолкнула локтем Жиревичову.
— Дорогая моя, — прошептала она. — Очень прошу вас, начните…
Лицо Эммы покрылось ярким румянцем.
— Но, панна Розалия, милая, — зашептала она в ответ, — я, право, не могу… не могу… так неудобно…
И, опустив глаза, она нервно принялась наматывать на палец длинный конец ленты, опоясывающей ее талию.
Станислав обратил внимание на то, что обе женщины перешептываются и о чем-то спорят, и, явно обеспокоенный, громко спросил:
— Над чем вы сейчас трудитесь, панна Розалия? Опять что-то новенькое? Какая-нибудь прелестная вещичка?
Розалия просияла.
— Бисерные подставки для подсвечников, — сказала она и с торжествующим видом помахала в воздухе блестящей вещицей, побрякивавшей длинными подвесками. — Как-то ночью, когда я не могла заснуть, мне пришла мысль сделать подставки… А потом я долго ломала голову над тем, как их сделать… и, наконец, мне удалось! Получу по рублю за пару… не меньше!
Станислав подошел ближе и взял в руки этот плод бессонных ночей и долгих раздумий Розалии, которым она, очевидно, безмерно гордилась.
— Очень красиво, — восхищался Стась, — изящно… шикарно!
— Очень красиво, — вторила ему Жиревичова, — особенно этот зеленый бисер, точно изумруды…
Розалия сияла от удовольствия, но ее опять смутил взгляд матери, еще более строгий и повелительный, чем прежде.
— А помните ли вы Рудзишки, деревню на берегу Немана в трех милях от Онгрода? — обратился Стась к Лопотницкой.