Том 5. Тихий Дон. Книга четвертая
Шрифт:
— Вы разве не до конечной станции собираетесь ехать?
Григорий чувствовал, что пьянеет, но хмель еще не осилил его; смеясь, он ответил:
— До конца у меня капиталу на билет не хватит. А вы?
— Ну, у меня другое положение: если даже высадят, то пешком по шпалам пойду до конца!
— Тогда счастливого путя вам! Давайте выпьем!
— Придется. Лиха беда начало…
Лейтенант чокался с Григорием и поручиком, пил молча, почти не закусывал. Лицо его стало кирпично-красным, глаза посветлели, в движениях появилась рассчитанная медлительность. Еще
— Мистер Кэмпбелл говорит, что надо продлить удовольствие. Черт бы его побрал этого мистера! Вы как?
— Что ж, можно продлить, — согласился Григорий.
— Да, но каков размах! В этом английском теле — душа русского купца. Я, кажется, уже готов…
— По вас не видно, — слукавил Григорий.
— Кой черт! Я слаб сейчас, как девица… Но еще могу соответствовать, да-да, могу соответствовать и даже вполне!
Поручик после выпитого стакана заметно осовел: черные глаза его замаслились и начали слегка косить, лицевые мускулы ослабли, губы почти перестали повиноваться, и под матовыми скулами ритмически задергались живчики. Выпитый коньяк подействовал на него оглушающе. У поручика было такое выражение, как у быка, которого перед зарезом ахнули по лбу десятифунтовым молотом.
— Вы ишо в полной форме. Впились, и он вам нипочем, — подтвердил Григорий. Он тоже заметно охмелел, но чувствовал, что может выпить еще много.
— Серьезно? — Поручик повеселел. — Нет, нет, я несколько раскис вначале, а сейчас — пожалуйста, сколько угодно! Именно: сколько угодно! Вы мне нравитесь, сотник. В вас чувствуется, я бы сказал, сила и искренность. Это мне нравится. Давайте выпьем за родину этого дурака и пьяницы. Он, правда, скотоподобен, но родина его хороша. «Правь, Британия, морями!» Пьем? Только не по всей! За вашу родину, мистер Кэмпбелл! — Поручик выпил, отчаянно зажмурившись — закусил ветчиной. — Какая это страна, сотник! Вы не можете представить, а я жил там… Ну, выпьем!
— Какая бы ни была мать, а она родней чужой.
— Не будем спорить, выпьем!
— Выпьем.
— Из нашей родины надо гниль вытравлять железом и огнем, а мы бессильны. Оказалось так, что у нас вообще нет родины. Ну, и черт с ней! Кэмпбелл не верит, что мы справимся с красными.
— Не верит?
— Да, не верит. Он плохого мнения о нашей армии и с похвалой отзывается о красных.
— Он участвовал в боях?
— Еще бы! Его едва не сцапали красные. Проклятый коньяк!
— Крепок! Он такой же, как спирт?
— Немного слабее. Кэмпбелла выручила из беды кавалерия, а то бы его взяли. Это — под хутором Жуковым. Красные тогда отбили у нас один танк… Вид у вас грустный. В чем дело?
— У меня жена недавно померла.
— Это ужасно! Остались дети?
— Да.
— За здоровье ваших детей! У меня их нет, а может быть, и есть, но если и есть, то они где-нибудь, наверное, бегают продавцами газет… У Кэмпбелла в Англии — невеста. Он ей аккуратно, в неделю два раза, пишет. И
— Я ничего не говорю. А почему он красных уважает?
— Кто сказал — «уважает»?
— Вы сказали.
— Не может быть! Он не уважает их, не может уважать, вы ошибаетесь! А впрочем, я спрошу у него.
Кэмпбелл внимательно выслушал бледного и пьяного поручика, что-то долго говорил. Не дождавшись, Григорий спросил:
— Чего он лопочет?
— Он видел, как они в пешем строю, обутые в лапти, шли в атаку на танки. Этого достаточно? Он говорит, что народ нельзя победить. Дурак! Вы ему не верьте.
— Как не верить?
— Вообще.
— Ну, как?
— Он пьян и болтает ерунду. Что значит — нельзя победить народ? Часть его можно уничтожить, остальных привести в исполнение… Как я сказал? Нет, не в исполнение, а в повиновение. Это мы кончаем какую? — Поручик уронил голову на руки, опрокинул локтем банку с консервами и минут десять сидел навалившись на стол грудью, часто дыша.
За окнами стояла темная ночь. В ставни барабанил частый дождь. Где-то далеко погромыхивало, и Григорий не мог понять — гром это или орудийный гул. Кэмпбелл, окутанный синим облаком сигарного дыма, цедил коньяк. Григорий растолкал поручика, — нетвердо стоя на ногах, сказал:
— Слушай, спроси у него: почему это красные нас должны побить?
— К черту! — буркнул поручик.
— Нет, ты спроси.
— К черту! Пошел к черту!
— Спрашивай, тебе говорят!
Поручик с минуту ошалело смотрел на Григория, потом, заикаясь, что-то сказал внимательно выслушавшему Кэмпбеллу и снова уронил голову на сложенные ковшом ладони. Кэмпбелл с пренебрежительной улыбкой посмотрел на поручика, тронул Григория за рукав, молча начал объяснять: подвинул на середину стола абрикосовую косточку, рядом с ней, как бы сопоставляя, ребром поставил свою большую ладонь и, щелкнув языком, прикрыл ладонью косточку.
— Тоже выдумал! Это я и без тебя понимаю… — раздумчиво пробормотал Григорий. Качнувшись, он обнял гостеприимного лейтенанта, широким движением показал на стол, поклонился. — Спасибо за угощение! Прощай. И, знаешь, что я тебе скажу? Езжай-ка ты поскорей домой, пока тебе тут голову не свернули. Это я тебе — от чистого сердца. Понятно? В наши дела незачем вам мешаться. Понял? Езжай, пожалуйста, а то тебе тут накостыляют!
Лейтенант встал, поклонился, оживленно заговорил, время от времени беспомощно поглядывая на уснувшего поручика, дружелюбно похлопывая Григория по спине.
Григорий с трудом нашел дверную щеколду, покачиваясь вышел на крыльцо. Мелкий косой дождь хлестнул его по лицу. Вспышка молнии озарила широкий двор, мокрое прясло, глянцево блестящую листву деревьев в саду. Сходя с крыльца, Григорий поскользнулся, упал и, когда стал подниматься, услышал голоса:
— Офицерики-то всё пьют? — спрашивал кто-то, чиркая в сенях спичкой.
Глухой, простуженный голос со сдержанной угрозой отвечал:
— Они допьются… Они до своего допьются!