Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
Мы в магазине художественных вещей: прекрасные художественные вещи: черепаховые, слоновые, клуазоне. Хотя бы этот слоновой кости старик — на коленях у него книга, сбоку тянется к нему и протягивает ручку такой же лысый, как и старик, ребенок. Стариц оторвался от своей книги и поверх ее, поверх очков, смотрит на ребенка. Сколько мысли, силы и чувства в прекрасном выполнении фигурок!
— Нет, вы вот обратите внимание на эти две вазы клуазоне.
Пред нами две вазы почти в рост человека, металлические, эмалированные, с блестящею
— Эти вазы мне самому стоят девятьсот рублей, но теперь их и за две тысячи нельзя достать, теперь нельзя так работать; это можно было, когда японец жил голый и ел свои ракушки, и ему ничего не надо было, и никто ему не давал ничего, тогда ему и копейка заработка в день и то была находка, а теперь у него и заработок другой и потребности другие. Оттого так и падает качество выделываемых японских вещей: дешевизна осталась, а добросовестность в работе пропала.
— Вот, — говорю я, — часто слышу от здешних противников японской нации, что у японцев нет творческой силы, что способны они только, как обезьяны, воспринимать, а между тем вот ваш магазин весь наполнен самостоятельным и прекрасным японским творчеством.
— Но что вы хотите, — говорит хозяин, — говорят из зависти, говорят об ученике, который вчера только на чал учиться. Тридцать лет — что такое в жизни народа? Нет, я другого боюсь для Японии: большие разбойники уже поделили мир между собою, и, как ни вооружаются теперь японцы, этим воспользуется только Англия. Они легкомысленно готовы брать деньги у англичан без конца — на флот, великолепную технику, электричество, — японцы, когда берут деньги, не думают долго, а когда завязнут по шею в долгах у англичан, их судьба будет не лучше Египта.
На пароходе застали мы несколько новых пассажиров. Один из них русский, поверенный какого-то большого торгового дома.
Фамилия этого человека Б. Несмотря на свою молодость он уже имеет маленькую лысину и носит очки. Наружность его не похожа на русского. Лицо худое с тонкими чертами, с бородкой a la Henri IV, с манерами, уверенными в себе. Он умеет сбрасывать с себя деловую внешность и тогда хочет казаться человеком, которому море по колено, разбитным, веселым и даже гулякой.
Первое впечатление получалось даже пошлое. Услыхав наш русский говор, он крикнул:
— А, русские!
Подошел к нам, представился и поздоровался.
— Какая досада, что так мало удалось пожить в Нагасаках, но все-таки успел свести знакомство с одной японкой, муж которой уехал куда-то по делам. Вы заметили, у японок у всех холодное тело, а эта и на японку совсем непохожа. Прелесть…
Он поцеловал кончики своих пальцев и опять продолжал уже на новую тему:
— Вы знаете, отчего японцы так худы и такие нервные? Они страшно любят горячие ванны, — каждый день часами просиживают в них, там и кофе пьют, и газеты читают, и гостей принимают.
Вспомнив новое, он вскрикивает:
— А как японцы ненавидят нас, русских!
Он свистнул, присел и выкатил свои карие, красивые, молодые глаза.
Мы рассмеялись, а он продолжал:
— А в чайных домах вы были? Нет?! И джон-кина не видали?! О! Это танец, — его танцуют молодые японки: начинается с того, что все должны делать такие же движения, какие делает первая; кто сделал не так — штраф: сбросит ленточку, бантик, дальше и дальше, пока не сбросит с себя все… И все так… Музыка быстрее, быстрее: джон-кина! джон-кина!
И молодой коммерческий человек в английском клетчатом костюме, в шелковой, на затылок сдвинутой шапочке энергично пляшет на палубе танец джон-кина. Из-за угла в это время неожиданно показывается обедающая за нашим столом дама. Тогда он бросается со всех ног в курительную, а когда дама проходит, возвращается и говорит радостно, возбужденно:
— Послушайте, что это за дама? Неужели пасса жирка нашего парохода? О, черт возьми…
И он крутит свои усики.
— У нее муж есть, — говорю я.
— Молодой? Старый?
— Немолодой.
— Отобью!
— У него сто миллионов, — говорит В. И.
— Сто миллионов? Ах, черт его возьми! Это нехорошо, потому что у меня…
Он вынимает из кармана золото и говорит:
— Долларов двести наберется. При готовом билете доеду до Сан-Франциско?
— Как поедете, — отвечает В. И.
— Господа, удерживайте, пожалуйста, меня: мое положение ведь совсем особенное, я ведь жених, через месяц свадьба, понимаете.
Но через полчаса он уже уславливается с В. И. побывать с ним во всех интересных местах в Иокогаме.
— А невеста? — спрашиваю я.
— При чем тут невеста, — говорит В. И. и двумя руками энергично вытягивает свои мягкие красивые усы. — Здесь, на Востоке, лучше не употреблять этих слов: невеста, жена, если для кого-нибудь они еще сохраняют какой-нибудь аромат; здесь все это так просто… И кто жил на Востоке, тот навсегда потерял вкус ко всему этому. Здесь женщина потеряла всякую цену и интерес, — неделя-две и прочь.
И, обращаясь к Б., он с покровительством Мефистофеля говорит:
— Пойдем, пойдем, молодой человек, все покажу.
— Пойдем, конечно, — задорно отвечает Б., — о чем еще там думать?.. А вот что, господа, как здесь обедают: во фраках или смокингах?
Вечер охватил бухту и берега, и, кажется, выше поднялись горы, и горят где-то там, в недосягаемой высоте, крупные, яркие звезды, горят огни города; множество их, ярких, разноцветных, освещающих игрушечные домики, и от света их темнее кажется вода бухты. Кажется, что провалился пароход наш, и только видны там высоко-высоко края темно-синей бездны. Ночь теплая, мягкая, как где-нибудь в Италии, но тех песен нет здесь: никаких песен.