Том 6. Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
Но когда через неделю до замка дошли слухи, что он не уехал на юг, скажем — в Сассекс, [70] а поселился в Матчингеме и встал под знамена сэра Грегори, несчастный Эмсворт прозрел. Он понял, что Джордж Сирил променял его на маммону, а старый приятель, мировой судья, оказался одним из подлейших существ.
Ужасно!
Однако — правда.
Лорд настолько страдал, что далеко не сразу услышал стук.
— Войдите, — глухо сказал он, надеясь, что это не Гертруда. Только ее не хватало, с ее-то мрачностью!
70
Сассекс —
Это была не Гертруда. Это был Бидж, дворецкий, сообщивший, что младший сын просит отца к телефону.
Спускаясь по широкой лестнице, граф совсем загрустил. Он знал, что разговоры с Фредди ничего хорошего не сулят. Но голос в трубке был скорее приятный.
— Отец?
— Да, Фредерик?
— Как вы там?
Лорд Эмсворт был не из тех, кто делится своей скорбью с такими балбесами, и ответил, что все в порядке.
— Очень рад, — сказал Фредди. — Народу много?
— Нет, только мы с Гертрудой, — сказал лорд. — А что, хочешь приехать?
— Что ты, что ты! — с таким же ужасом вскричал сын. — То есть, очень хочу, но столько дел с этим кормом…
— С Корном? А кто это?
— Корн? Ах, Корн! Это мой приятель. Хочет у тебя погостить. Прекрасный человек, тебе он понравится. Поезд пятнадцать пятнадцать.
К счастью, у нас еще нет видеотелефонов. Лорд Эмсворт только набрал воздуха, чтобы ответить, как Фредди прибавил:
— Все ж общество для Гертруды.
От этих слов лицо у графа изменилось, он больше не был похож на василиска.
— Правда! — обрадовался он. — Да. Общество. Значит, пятнадцать пятнадцать? Пошлю машину на станцию.
Для Гертруды… До чего же приятно! Он только и думал все эти дни, как бы сбыть ее с рук.
Девушки, страдающие в разлуке, плохи тем, что они творят добро. И то сказать, что им осталось, кроме деятельной любви к ближним? Прекрасная племянница лорда Эмсворта уже две недели рыскала по замку, творя добро направо и налево. Под рукой чаще всего оказывался бедный граф. Вот почему, отходя от телефона, он впервые улыбнулся, хотя именно в этот миг увидел Гертруду.
— Здравствуй, здравствуй, — сказал он. — Что ты делала?
Гертруда не улыбнулась. Мало того — она, несомненно, забыла, как улыбаются. Походила она, скорей всего, на призрак из пьесы Метерлинка.
— Убирала в кабинете, — ответила она. — Там страшный беспорядок.
Лорд Эмсворт заморгал, как заморгает всякий, в чей кабинет проникло заботливое созданье. Но бодрости не утратил.
— А я говорил с Фредериком, — сказал он.
— Да? — Гертруда вздохнула, пролетел холодный ветер. — Галстук съехал в сторону, дядя Кларенс.
— Прекрасно, прекрасно, — сказал он, пятясь от нее. — А у меня хорошие новости. Сегодня приедет друг Фредерика, его фамилия Корн. Это общество. Для тебя.
— К чему?..
— Ну что ты, что ты!
Гертруда посмотрела на графа большими и скорбными глазами.
— Хорошо быть старым, как вы… — проговорила она. Лорд Эмсворт удивился.
— Только один шаг до милой, тихой могилы… Двадцать три года! Двадцать три! В нашей семье все живут лет по шестьдесят…
— Как это по шестьдесят? — всполошился граф. — Мой бедный
— Не надо! — вскричала страдалица. — Какой ужас! Да, одна надежда — на общество…
Поначалу этот Корн понравился лорду Эмсворту. Лицо у него было хорошее, честное, хотя и такого самого цвета, как нутро у лососины. Держался он как-то нервно, но это скорее хорошо, теперь больше наглых, чем застенчивых.
Поэтому кроткий граф не осудил истерического смеха, которым буквально зашелся гость, когда они обсуждали такой невеселый предмет, как тля в розовом саду. Когда же при виде Гертруды этот Корн стал плясать у столика, уставленного фарфоровыми фигурками и фотографиями в рамках, граф веселился вместе с ним. Веселилась и Гертруда. Да, трудно поверить, но, увидев Корна, племянница засмеялась радостным смехом. Печали как не бывало. Она смеялась, и Корн смеялся, просто какой-то хор гуляк, вторящий солисту в оперетте!
За обедом гость разлил суп, разбил бокал и поднял дикий переполох, вскочив после сладкого, чтобы открыть Гертруде дверь. Они смеялись и тут, граф тоже смеялся, хотя не так сердечно, бокал был из самых любимых.
Однако, размышляя над портвейном, лорд Эмсворт решил, что выгод — больше. Да, в замке бесчинствует какой-то сумасшедший акробат, но умный человек не станет дружить с Фредериком, зато Гертруде, вероятно, подходит именно такой. Граф предвкушал череду тихих дней, когда все родные далеко и можно копаться в клумбе, не ожидая, что племянница спросит из-за спины, зачем он работает на солнцепеке. Теперь ей не до него, у нее есть общество.
Суждения графа об умственном уровне гостя заметно укрепились, когда поздно вечером он увидел, что тот стоит под окном и посылает ему воздушные поцелуи.
Хозяин кашлянул, гость смутился.
— Прекрасный вечер, — сказал он, смеясь своим гиеньим смехом. — Я вот… как раз… Ха-ха-ха-ха-ха!
— Простите?
— Ничего, ничего! Ха-ха-ха! Спасибо! Я — ха-ха — гуляю!
Лорд Эмсворт лег в постель. Быть может, он что-то предчувствовал, потому что мелко дрожал; однако согрелся и обрел прежнее благодушие. Собственно, думал он, могло быть и хуже. Могла приехать еще одна племянница или сестра… а мог — упаси, Господи! — приехать сам Фредерик!
Когда речь идет о тонких оттенках чувства, историку нелегко быть вполне объективным. Как выберешь именно то мгновение, которое можно представить потомкам, сказав при этом: «Лорд Эмсворт впервые захотел, чтобы его гость упал из окна»? Самому лорду казалось, что он хотел этого всегда: но он ошибался. Наутро после приезда они мирно болтали в библиотеке, а потом гость протянул похожую на окорок руку, чтобы графу было легче встать с кресла, и тот оценил такое внимание.
Но каждый день, каждый час вынести это невозможно. Гость вытаскивал графа из кресел; водил по саду, по коридору, по лестнице, просто по полу; помогал надеть плащ; выскакивал из дома с охапкой пледов и шарфов, а один раз принес респиратор. Словом, гордый дух девятого графа в конце концов возмутился. Старые люди вообще не любят, чтобы молодые видели в них беспомощно-трогательных амеб, ползущих к своей могиле.