Том 6. Рассказы, очерки. Железный поток
Шрифт:
Художник (подходя с двумя чашками). А вы уж тут как тут!
Литератор. Ничего, можно и втроем.
Служащий вносит на подносе бутылки и рюмки. У всех вздох радостного облегчения.
Адвокат. Господа, несколько бутылок мадеры, заветных, припрятанных. (Наливает рюмки.) Прошу… Господа, не могу молча выпить эту заветную бутылку, наводящую на столь радостные и, увы, далекие воспоминания. Господа! Наша многострадальная интеллигенция измучилась,
Звонок телефона.
Инженер (берет трубку, говорит адвокату). Постойте! Слушаю.
Адвокат. Но, господа, идет наконец день, встает ослепительное солнце правды, добра, истины, науки, знания, творчества, зальет животворными лучами исстрадавшуюся, измученную землю, изможденный, разодранный на части народ…
Инженер (слушая в телефон). Постойте!
Адвокат (в самозабвении). …и полетят безумцы в растворившуюся под их ногами пропасть, полетят со всем…
Инженер. Фу, да постойте! (В телефон.) Как?.. Неужели?.. Окончательно?.. (Лицо делается длинным.)
Адвокат. …со всеми своими безумными кровавыми опытами социализма…
Инженер (кладет трубку). Да постойте, вам говорят! Дело в том, товарищи… мм… не советские войска, а войска белого генерала разбиты наголову; полки сдаются за полками; сотнями сдаются офицеры… Словом, разгром, и разгром полный… (Садится, мешает ложечкой в стакане.)
Все притихли, опустив головы, мешают в стаканах ложечками. Долгое молчание. Вполголоса, не глядя по сторонам, перекидываются тихо.
Помещица. Какая сегодня погода?
Дама декольте. Кажется, дождик моросит.
Литератор. Нет, луна.
Помещик. Говорят, ветер.
Литератор (взглядывает на стоящего служащего). Товарищ, что же вы стоите?
Художник. Да вы садитесь!
Рундуков. Садись, садись, брат, без стеснения. Сшиты-то мы все из одной кожи. Чего там!
Дамы (хором, раздвигая стулья). Садитесь, товарищ, садитесь! Вот сюда, вот тут место есть. Да ничего, садитесь.
Все. Садитесь, садитесь с нами. Теперь все равны. Не трудящийся да не ест. (Его слегка подвигают к стулу.)
Служащий. Это-то я знаю. (Неловко садится между дам.)
Дама декольте. Ну, вот и прекрасно! Я очень рада. (Помахивая веером, искоса поглядывает на него, кокетливо.) Вы в театре бываете? У вас интересные глаза.
Жена адвоката. Да вы снимите перчатки, зачем это! Все ведь без перчаток. Вам удобнее будет. (Тот снимает.) Хотите чаю?
Служащий (приподымается). Я налью себе сам.
Дамы. Нет, нет, не беспокойтесь. Мы вам сейчас…
Жена адвоката, советская барышня и дама декольте торопливо наливают и несут ему каждая по стакану.
Адвокат. В Советской России этому места не должно быть. (Собирает рюмки.) Надо убрать. Это – разврат.
Служащий. Позвольте, я отнесу.
Адвокат и жена адвоката. Нет, нет, нет!.. Вы пейте чай. Все одинаково должны трудиться. Не трудящийся да не ест. (Уносят бутылки и рюмки; литератор и художник, запрокидывая головы, торопливо допивают остатки.)
Художник (допивая свою рюмку). Не трудящийся да не пьет.
Профессор. Товарищи, при той великой стройке, которая сейчас совершается в России, я, как представитель науки, должен сказать: нигде, ни в одной стране, наука не пользуется таким почетом, уважением, как в России. Да здравствует наука на пользу и на строительство новой жизни!
Все. Да здравствует советская власть!
Артист. Товарищи!
Голоса. Слушайте, слушайте!.. Тише!..
Артист. Товарищи! Наука и искусство – родные сестры. Если одну любят, холят, то и другую нежат, заботятся о ней. Я должен сказать: искусство нигде не развернулось таким пышным цветом, как в стране благородных коммунистов.
Балаболов. Александр Эрастович, как бы мне записаться в партию?
Адвокат. Я сам думаю об этом. Надо рекомендации добыть.
Артист. Надо спросить нас, художников, артистов, как мы себя чувствовали раньше, при господстве буржуазии. Бывало, выйдешь на сцену, глянешь в партер, в ложи – что же это такое? Свиные рыла, плешивые, обрюзглые, а по огромным животам золотые собачьи цепи. И уж ничем его не прошибешь, все ему прискучило, все приелось, – облопался. Играешь и с болью сердечной видишь, как все твое вдохновение, все искусство идет мимо этих обожравшихся золотых мешков. Им что нужно? Кафе-шантаны, полуголые девицы, отдельные кабинеты… Искусству они чужды и глухи.
Дамы. Ах, как это все верно!.. Восхитительно…
Артист. А теперь! Глянешь – крепкие рабочие, трудовые лица, внимательные, острые глаза, схватывающие каждый ваш жест, каждый оттенок. И сколько понимания, сколько чутья!
Все. Браво, браво! (Аплодисменты.) Да здравствует трудовой народ!..
Помещик. Д-да… Я тысячу десятин пожертвовал трудовому народу…
Рундуков. Я четыре дома по пяти этажей пожертвовал трудящимся, чтобы беднота не гнила по подвалам, а сам теперь в одной комнате ючусь, – для народа можно.