Том 7 (доп). Это было

Шмелев Иван Сергеевич

Я прижался к полу и ждал… Поезд стоял, стоял… стреляли где-то, орали, лазили под вагонами… и никому в голову не пришло – пересчитать окошки! Тогда бы они поймали ускользавшее и нащупали мою щель…

Колокол, наконец… вольные три удара! – и поезд двинулся.

V

Я присел, в изнеможении, на лавку… помню, прижался к сундучку, с какими ходят кондуктора… вспоминал встревоженное лицо, суровые седые брови… Так протянулись четыре перегона. Глухие, ночные станции, во тьме… нигде ни огонька. Ночь тянулась…

Вдруг, – слабое царапанье, гулкий за стенкой храп, – и вот, бесшумно открылась дверь и так же тихо замкнулась. Освещая сверху

фонариком, стоял передо мной с хитроватой усмешкой старик кондуктор…

Я его молча обнял, а он шепнул:

– Теперь доедете. Слыхали?!. Беспокоить вас не хотел… а когда еще Сагуново проезжали, телеграфист шепнул… – депеша со Ступенева была, в Пуриково, носовскому отряду… взять вас живого-мертвого! Носовцы рва-ли!.. как уж мили-ёнов-то им хотелось!.. Куряча, говорят, купил! Куряч за него, а то бы давно прикончили!.. Так рва-ли!..

– А если бы меня нашли?.. – спросил я старика, – вам тогда?..

– Ну, сказал бы… хорошего человека пожалел! В шею бы, может, дали… только и всего. Вам бы вот нехорошо было. Да разве им догадаться, дурачью! – сказал он весело, – глаза-то разгорелись, тычутся, дьявола!..

За меня… Куряч!.. Но кто же депешу дал?!..

И тут я вспомнил вглядыванье под шапку и гадливость. Кто-то устроил провокацию, бросить меня хотел в расправу диким, не знавшим меня носовцам… Кто?.. По совести, – не знаю. Правда, мешал я многим… Стар-Новку берег. Сил не хватило…

Стало рассветать, когда мы подъезжали к О… В рассвете я увидал расплывшуюся пленку догоревшей свечки, с запекшимся черным фитилем. С этим беловатым пятном была связана моя жизны… и, быть может, с той свечкой, что убрал от меня кондуктор, и – с тем огоньком, который теплился в его душе… Где-то теперь старик?..

В О… я затерялся. Много было всего.

Теперь – на французском юге, с семьей. Здесь покойно. Но где же найти… размах?! Я двадцать лет огромное творил… Стар-Новка наша!., ах, была какая!., какие горизонты открывались… Я перестраивал ее на новое хозяйство, сокращал волов, тракторы вводились… А сколько было в нее засыпано!.. Уж как трепали, – а она жила! Теперь… – не знаю. И еще чего-то не хватает, – родного огонька не вижу. Столько за эти годы перевидал, народ наш знаю, соли пуды с ним съел… – и вот, скажу: злое в нем подняли и – затопили! Перед смертью не раз стоял – и сколько видел, как в самом даже безнадежном, в самом отпетом человеке… и вдруг, каким-то чудом, чистый огонек затеплится, засветит в нашей кошмарной ночи!.. Неужели и его погасят?!. Ну, тогда и Стар-Новки мне не надо…

Июль, 1924 г.

Ланды

Сила

(Рассказ спасенного)

I

Было уже решено и подписано, – и прощай, Вася! Сила меня спасла. Слыхали, может быть, про известного у нас, на юге, борца Ку-де-Пре? Нет, не француз. На афишах его так писали, а был он самый российский, по прозвищу «Куды-Прё»! Его-то я чуть было и не ввалил в могилу, хоть я и тощий, как видите.

Наши подходили к П., фланг уже завернули. «Товарищи» начали сматываться, тащить. Картина известная: по ночам повозки, после шести – не выходить, под страхом расстрела, вранье о разгроме «белогвардейской сволочи», загадочные лица обывателей, – словом, завтра служи молебен, сдирай декреты и подводи баланс.

Вдруг, перед вечером, прибегает ко мне дама, в слезах:

– Ради Бога, спасите!.. Мужа, офицера, арестовали, и еще двоих, грозит расстрел… забрал сам

Антипкин к себе в поезд, а поезд вот-вот уйдет… Вы с Ку-де-Пре хороши, а он с самим Антипкиным обедал… Ради всего святого!..

А, действительно, Антипкин, прямо, в любви объяснялся Куды-Прё:

– Нас, – говорит, – только двое: я да ты!.. Через него кой-кого и спас Куды-Прё.

Шел в чеку прямо, с куртками – по-приятельски:

– Да, черти эдакие… человечка бы выручить, сродственника! Спокою не имею, на борьбу нет расположения!..

А то со здоровенной мухенцией ввалится:

– Самого Беспятого подавай!

Обожали! И развлечения доставлял: костыль в стену мизинцем вдавит, кулаком кирпич из угла высадит, – симпатию вызывал большую. Много было у него поклонников – матросов. Громадина, сивоусый, плечища, как ворота, тарелку рукой захватывал, а голос – бубен. С Дону родом. Из земли породился, как Святогор. Любого – на лопатки в две минуты. Самолюбие и задело у главного палача, – тоже из борцов был. Самому не охота, так он свою знаменитость выписал: страшный был человек, латыш, в Ялте потом прославился. Ну, и был парад. Мне еще раньше Куды-Прё признавался:

– Устрою ему бинифис!

И устроил. Сперва дался. Стал его тот под себя давить, голову зажал в локоть, глядим – про-пал наш Куды-Прё… Ниже да ниже, набочок погнулся, судья уж свисток к губе… а он как перехватит на бра-руле, на «мост» сразу поставил, да через голову, об землю, – на все четыре лопатки! Русскую славу поддержал. Наши ора-ли!.. Чуть до наганов не дошло. Антипкин публично расцеловал, матросы качали. Тут уж и все признали – нигде ничего подобного… в Америку везти можно. Тут Куды-Прё и загордел:

– Поеду по всему свету, капиталы наживу. Покажусь в Москву, для славы меня отпустят.

Все тут – не уезжай, незаменимый ты спец, запишись в партию, мы тебя сами в Москву представим, как продукт славы! А он хитрый:

– Грамоте обучусь – и запишусь! Фамилии подмахнуть не мог.

И пошла ему масленица. И сала, и ветчины ему шлют, и коньяку… Дамы ихние на автомобилях к нему катают, цветы посылают, – в «Грандотеле» он два номера занимал. Всегда у него конфеты шоколадные, горстями ел. Ходит куда угодно, рассуждает про все свободно, на патруль попадет, пьяный, – кроет! И ничего, смеются:

– А, Куды-Прё!..

Черкеску малиновую завел, папаху белую, пушистую, кинжал в серебре, шея шелковым шарфиком голубым замотана, газыри серебряные, лицо, как сырая говядина, сивые усы хвостами, – красота! Идет по улице, а за ним, как река, духами… И добрый был человек, бессребреник.

Мы с ним по душам сошлись. Я – цирковой гимнаст… По правде сказать, вовсе и не гимназист, а… обстоятельства времени. Влип через тиф, не успел из города драпануть, два месяца в подвале мокриц считал, и пришлось смыться: паспорт мне достали германского подданного Готтенштара. А я Иваньчиков, и три Георгия у меня, из подпрапоров производством. И по лошадям я специалист, – помощником тренера жил раньше у герцога Мекленбургского, в знаменитой Пурловке. На лошади мне – что коту на койке: могу на голову становиться и на карьере сажусь, как перышко. В цирк пристроили. Полковник там был Одинцов-Одиссейский, из конногвардейцев, по специальной части, под англичанина Биклея. С ним и работали. С «отдельщиками» он компанию водил, и всегда в курсе дел. По-английски чешет, и всегда с трубочкой, сладкий табак курил. В цирке мы и сдружились с Куды-Прё, братья стали. Пел я хорошо хохлацкие песни, этим его и взял. А по-немецки я хорошо умею: у нас, на заводе, ветеринаром вестфалец был, с ним взаимно и обучились. Вот дама и умоляет: