Том 7. Дневники
Шрифт:
Вчера на московском совещании говорили Керенский, Авксентьев, Прокопович и Некрасов. О речи Керенского, полной лирики, слез, пафоса, — всякий может сказать: зачем еще и еще? Некрасов сообщил страшные цифры.
Раннее утро было дымно. Потом пошел прохладный дождь, а на небе — розовые просветы. Работаю.
Днем у нас Бабенчиков и Женя (по редакторским делам и чай).
14 августа
С раннего утра до обеда — работа, статистика стенограмм, доклад или справка, которую я дам Гримму или председателю. Если и из этого ничего не выйдет, то г-да секретари и
15 августа
Кузьмин-Караваев занимает важный пост около Савинкова в политическом отделе военного министерства. Он рассказал Любе кое-что «не подлежащее оглашению» (борьба против существующего заговора черносотенцев, отношение к Керенскому). Смысл всего, с моей точки зрения, — крупная и талантливая игра.
Пустота никогда не остается незаполненной.
Едва моя невеста стала моей женой, лиловые миры первой революции захватили нас и вовлекли в водоворот. Я первый, как давно тайно хотевший гибели, вовлекся в серый пурпур, серебряные звезды, перламутры и аметисты метели. За мной последовала моя жена, для которой этот переход (от тяжелого к легкому, от недозволенного к дозволенному) был мучителен, труднее, чем мне. За миновавшей вьюгой открылась железная пустота дня, продолжавшего, однако, грозить новой вьюгой, таить в себе обещания ее. Таковы были между-революционные годы, утомившие и истрепавшие душу и тело. Теперь — опять налетевший шквал (цвета и запаха еще определить не могу).
Б. В. Савинков, описывая когда-то в «Коне Бледе» убийство Сергея Александровича, вспоминал клюквенный сок.
Компания театра Коммиссаржевской, Зинаида Николаевна (близость с Керенским), сологубье, териокская компания, военное министерство нового режима, «Балаганчик» — произведение, вышедшее из недр департамента полиции моей собственной души, Распутин (рядом — скука), Вяч. Иванов, Аблеухов, Ремизов и эсеровщина [74] — вот весь этот вихрь атомовкосмической революции. Когда, куда и какими мы выйдем из него, мы ли с Любой выйдем?
74
Пришел сосед по квартире Шульман, принесший мне избирательные списки в центральную городскую думу, — оказался родственником.
Письмо от мамы (от 12 августа).
Телефон от Ал. Н. Чеботаревской.
Парк и купанье. В Шувалове я дважды видел Дельмас; она шла своей красивой летящей походкой, в белом, все время смотря кругом, очевидно искала меня.
16 августа
Энергичная расправа с нахрапом на стенограммы в унылом дворце (председатель еще не вернулся из Москвы, и вокруг столов бродят сонные мухи, неряхи и нагло-глупые насекомые — секретари).
Купанье. У Любы вечером А. Корвин.
17 августа
Четырнадцатая годовщина. К милой звонила утром Муся, привезшая дичь из Боблова. С утра у меня Женя, по случаю стенограммы Лодыженского. Работа до обеда. Вечером милая пошла к своим за провизией, принесла яблок душистых, утку. Вечером в Удельном лесу
Письмо от Франца.
18 августа
Телеграмма Францу. Доклад председателю. Споры с секретарями. Разговор с Д. Д. Гриммом. Разговор с Тарле. Разговор с Миклашевским. Обедала А. Корвин. Программа моей главы.
19 августа
Буся у дантиста. Работа. Я передал Тарле программу своей главы и список намеченных допросов. Чтение докладов Витте, Столыпина и Булыгина с царскими резолюциями (о Шмидте, подавлении революции и др.).
С Идельсоном — у следователя В. М. Руднева (о Вырубовой, Белецком и положении сейчас). Ужасная усталость к вечеру.
20 августа
Мама приехалас тетей, Аннушкой и Тиной. Доехали недурно (сидя в первом классе), коридоры набиты любезными солдатами.
Утром у меня Женя с Лодыженским (много потрудился, но, кажется, и мне придется).
Выборы в городскую думу (центральную). Мой «абсентеизм». Люба подала список № 1 (трудовой партии).
Купанье. Парк. Усталость, голова. Завтрак с Любой у мамы. Из Шахматова — еда, цветы.
21 августа
Люба была ночью в «Бродячей собаке», называемой «Привал комедиантов». За кулисы прошел Савинков, привезенный из Музыкальной драмы, где чины военного министерства ухаживают за Бриан. Сегодня контрразведка должна представить ему доклад, где он вчера был. Производит энергичное впечатление.
Женю Иванова я готов иногда поколотить. Можно ли быть таким робким и распущенным! Мне придется работать над его «редакцией» больше, чем сам бы я работал.
Какие вообще люди бессознательные и недобросовестные: одни — от лени, злобности, каверзности и «наплевать», другие — от слюнявости, робости, вялости.
В «Бродячей собаке» выступали покойники: Кузмин и Олечка Глебова, дилетант Евреинов, плохой танцор Ростовцев.
Сегодня Бу у дантиста.
Во дворце — упорный слух о сдаче Риги.
Военное министерство по прямому проводу из Ставки узнало, что Рига еще не взята, но горит с нескольких концов.
Начало допроса Шингарева (см. записную книжку).
Стенографический напор.
Купанье.
Я зашел к маме, которая нервна.
На улицах возбуждение (на углах кучки, в трамвае дамы разводят панику, всюду говорится, что немцы придут сюда, слышны голоса: «Все равно голодная смерть»). К вечеру как будто возбуждение улеглось на улице (но воображаю, как работает телефон!), потому что пошел тихий дождь.
Люба хорошо, в общем, редактировала Виссарионова II (я прочел и кое-что исправил). Она над ним слезы проливала.
Умер Штюрмер.
Я подписал сверенного Любой
Крыжановского.
22 августа
Газета: прорыв Рижского фронта, небывалое падение рубля и голод в Москве.
Тетя переселяется в свою комнату. Я работаю весь день дома. У меня Бабенчиков, превосходно сделавший Веревкина, в противоположность стряпне Евг. Иванова, над которым я злобно мучусь, тратя втрое больше времени на его мазню, чем на чистую стенограмму.