Том 7. Эстетика, литературная критика
Шрифт:
Но хочется, конечно, бросить взгляд вперед и, на основании пополненных теперь данных, постараться обрисовать, какими в возможности чертами будет отличаться социалистическая культура, когда она отольется с некоторой полнотой.
Много ценных мыслей по этому поводу высказал товарищ Богданов 4 , на сочинения которого — и прежние и новые — я обращаю особое внимание всех интересующихся этими вопросами, но в следующей статье 5 я выскажу несколько моих мыслей на эту тему [131] .
131
Старый
Агитация и искусство *
Толстой в своем знаменитом сочинении об искусстве близко подошел к подлинной сущности его как явления общественного. Как известно, по определению Толстого, искусство — это мощная форма заражения чувствами художника окружающих его 1 .
В самом деде, в общественной человеческой жизни не может возникнуть ни одного важного, повсюду играющего роль фактора, который не имел бы своего места в общей экономии борьбы человека за существование с природой и внутренней борьбы одних его классов против других.
Искусство появилось на свет не для того, чтобы украшать окружающие предметы, доставлять удовольствие своими формами или игрой образов как творцу, так и наблюдателю, — нет, оно вытекло из глубокой общественной потребности.
Общество покоится на общении индивидуальных сознаний между собой. Для этого общения человек располагает звуками, постепенно переходящими в слова, мимикой, жестами, к которым присоединяются позднее знаки, запечатлеваемые им на дереве (например, бирка), на камне (например, руны), маисовых зернах (письмена народа майя) 2 и т. п. Из этих знаков, при помощи которых человек стремится запечатлеть для собственной памяти или грядущих поколений, вырастают потом иероглифическая и звуковая азбуки и иллюстрация к таким письменам, превращающаяся позднее в живопись и скульптуру, зарождение которых из иероглифического письма мы, так сказать, воочию видим в Египте, и все монументальное искусство, стремящееся в грандиозных сооружениях рук человеческих увековечить те или другие события, ту или другую культуру.
С другой стороны, из звуков человеческой речи с ее членораздельными словами, ее живыми интонациями, ее жестами, аккомпанирующими слову, вырастает ритмическая поэзия, песня, песнетанец как индивидуальные, так и социальные.
Соединяясь с инструментальной музыкой, мелодия и жест, с одной стороны, растут в сторону театра, религиозной церемонии, с другой стороны — придают торжественный и, так сказать, официальный отпечаток всем важным случаям частной жизни: рождение, зрелость, вступление в брак, смерть — и, таким образом, обнимают своей ритмической упорядоченной атмосферой жизнь племен и народов. Особенно важным является то, что и игра взрослых, — та или другая исполненная песня, церемония, начиная от коробори австралийцев 3 и кончая большим парадом Красной Армии, — представляет собой мощное начало объединения людей. Недаром в словах: хор, гармония, созвучие — выражаем мы, обыкновенно, и наши социальные идеалы, и, наоборот, — дисгармония, диссонанс являются выражениями, которые мы переносим в область, где констатируем наличность необходимости согласия и его фактическое отсутствие.
Греческая культура умела обнять своего гражданина величественными зданиями своей национальной архитектуры, переполнить его жизнь «музыкой», то есть дивным соединением искусства и науки, настраивающих душу нового поколения в лад с культурой целого народа.
Греческая скульптура ставила перед его глазами достижимый образец в форме статуй Атлета, и недостижимый
Греческое искусство, с его кульминационными пунктами в поэмах Гомера и трагедиях Софокла, являлось сплошь воспитательной стихией.
Греки сознавали, что именно искусство их является не какой-нибудь пустой игрой, а той душой нации, которая отличает ее от окружающих варваров.
Нет такого здорового народа, нет такого здорового класса, который не искал бы этой особенно мощной формы речи, речи художественной.
Только классы изнеженные и осужденные жизнью превращают искусство — так как им нечего сказать — в пустую форму и красоту саму по себе, наслаждение само по себе превращают в цель искусства, в то время как красота и наслаждение просто сопровождают эту сильную, образную и организованную речь души мастера к душам его современников.
Пролетариат и его передовая партия — коммунисты — ни в чем не нуждаются в такой огромной мере, как в заражении душ масс своими настроениями. Рядом с этой потребностью взволновать чувства масс, то есть агитировать, стоит только стремление осветить сознание их идеями научного социализма, то есть пропагандировать.
Пропаганда остается мертвенной без агитации; только приведя в волнение чувства человека, вы влияете на его волю. Когда мы хвалим того или другого оратора, того или другого революционного просветителя, мы хвалим именно за художественность его речи, и эта художественность прямо пропорциональна его способности взволновать окружающих, заражать их своими чувствами.
Итак, агитация, во имя величайших идеалов, стремится невольно сделаться возможно более художественной и образной, возможно ярче воплотиться в потрясающие душу формы. Искусство же, если оно здорово, если оно вовлекает в свой поток лучших людей из лучших групп своего времени, естественно, переполняется величайшими идеями и чувствами века и само является звучной и красочной агитацией человечества, поднимающей его на высоты энтузиазма и самоотвержения единицы во имя целого.
Мне кажется, что бегло набросанных здесь мыслей достаточно, чтобы показать, какой исключительный интерес к искусству должен иметь класс пропагандистов и агитаторов, — класс, первейшей задачей которого является воспитать в духе революционного идеала огромный и еще пока в значительной мере темный и мало подвижный народ.
Входить в подробности вытекающей отсюда политики государственных органов, ведающих художественной жизнью, здесь было бы неуместно. Хочется только, чтобы в день советской пропаганды 4 голос искусства звучал возможно более чисто и громко и чтоб, с другой стороны, в день этой пропаганды не забыли подчеркнуть значение одного из своих важнейших орудий — идейного и горящего восторгом искусства.
Начала пролетарской эстетики *
Может ли быть особая классовая эстетика? Конечно, может.
Разве есть на свете образованный человек, который станет отрицать, что у разных народов разная эстетика. Надо стать на довольно высокую и своеобразную ступень культурного развития, чтобы приобрести способность находить красоту почти во всех произведениях искусства и одинаково восторгаться деревянным идолом какого-нибудь ботокуда, Венерой Милосской и статуей Бурделя.
Трудно сказать, какая точка зрения выше. Точка ли зрения истории искусства, которая умеет видеть во всех эстетиках различных народов и эпох только разновидности единой эстетики, разновидности непримиримые, сами по себе противоречащие друг другу, — или точка зрения человека, преданного своему стилю, определившего свой вкус и поэтому нетерпимо относящегося ко всему чуждому. Но как бы то ни было, ясно, что не только разные народы разно понимают красоту женщины, красоту красок, форм, разно воплощают свое божество, свои идеалы, но что в разные эпохи они меняют эти свои вкусы и переходят к прямо противоположному.