Том 7. Храм согласия
Шрифт:
– Ты знаешь, чего я явилась? – резко спросила она с порога.
– Пока не знаю, – обнимая гостью, дружелюбно отвечала Мария. – Снимай пальто. Сейчас я велю затопить камин, и мы посидим у живого огня.
– Выпьем, – проходя не раздеваясь в гостиную, сказала Николь. – А лучше напьемся! И не зови никого, все сделаем сами, – швырнув пальто на диван, добавила она. – Неси вино, штопор, бокалы, а я разожгу камин. Шофера я отпустила, останусь у тебя до завтра, мне тошно одной…
Растопка всегда была приготовлена заранее. Мария любила сидеть у камина с Фунтиком на коленях
Скоро они устроились в уютных креслах у живого огня и молча пили красное вино провинции Медок. Мария ни о чем не расспрашивала, Николь ничего не рассказывала. Медленно, маленькими глотками гостья пила из высокого бокала красное вино и сосредоточенно смотрела на языки пламени, обнимающие яблоневые сучья и ветки. Мария давно знала, что дрова из фруктовых деревьев для камина самые лучшие – от них идет такой дымок, такой аромат, что сердце радуется. Яблоневыми и сливовыми сучьями и ветками топили камин у них дома, в Николаеве, и здесь, в Тунизии, Мария велела заготавливать для камина старые выкорчеванные фруктовые деревья и ветки, которые обрезали в садах каждую осень, чтобы деревья лучше плодоносили.
– Все сгорает, – наконец отрешенно обронила Николь, – все сгорит к чертовой матери и пойдет прахом! Представляешь, он хочет забрать его к себе! Наверное, сейчас и вызвал для этого… Наконец-то мой Шарль может стать военным министром. Какая насмешка! В Париже гуляют немцы, а мы будем сидеть в паршивом Виши?! Мы столько мечтали… Столько лет он верно служил Петену… Шарль говорил ему в самом начале войны: надо драться с бошами до последнего, у нас осталась авиация, в сохранности флот, есть войска, есть территория – вся Северная Африка, вся Центральная… Я не знаю, что делать, Мари, я ничего не знаю…
– А Шарль?
– Он готов подать в отставку.
– Но Петен может ее не принять, и что тогда?
– Тогда – не знаю… Налей!
Мария налила вина в опустевший бокал Николь и пополнила свой. Подошел Фунтик и уселся на залитом отблесками огня гранитном полу. Он расположился у камина с таким важным видом, как будто был лицом если и не с решающим, то, как минимум, с совещательным голосом.
– Ну что, собака, – обратилась к нему Николь, – может быть, ты знаешь?
Фунтик приветливо вильнул белой кисточкой на хвосте. Но голоса не подал.
– Мари, ты в курсе? Некоторые губернаторы признали де Голля сразу [18] , а мой все колеблется, говорит: «Я не могу предать маршала». А если этот маршал сбрендил? Я так и сказала Шарлю: «А если он сбрендил?» А он все равно: «Не могу, я присягал». «Дурень, – говорю, – ты присягал Франции, а не старикашке…» Все без толку. Вот теперь полетел для разговора с Петеном.
– М-да, – произнесла Мария. – Я не знаю, спасет ли де Голль Францию, но он делает все, что может, а мы…
18
«Свободную Францию» де Голля признали губернаторы Чада, Конго, Убанги-Шари, Габона, Камеруна. Власти французских колоний Северной Африки продолжали
– А мы предатели! Как ни крути, а мы все равно останемся в дураках навечно. Ты знаешь, что Петен приговорил де Голля к смертной казни?
– Знаю. Это еще одна его ошибка, грубейшая.
– Налей, – подставила опустевший бокал Николь, – и пей сама. Не можешь же ты, трезвая, беседовать с пьяной дурой? Пей!
– С удовольствием!
– Мари, ну что мне делать?! Шарль терпеть не может этого выскочку де Голля еще с тех времен, когда тот был адъютантом маршала, но сейчас де Голль фактически слово в слово повторяет по радио то, что мой Шарль давно говорил Петену, сразу…
– Антуан тоже недолюбливает де Голля.
– Ну и что? Все они его недолюбливают, а он прав, а мы в дураках! Все мы предатели! Предатели! Предатели! – Николь раз за разом все сильнее, все истеричнее ударяла себя ладонью по коленке, пока не разрыдалась.
Мария не утешала ее – это было бы слишком фальшиво. Фунтик стал жалобно подвывать. Она взяла его на руки и отнесла из гостиной под лестницу.
– Не вой, Фуня, и так с души воротит! Успокойся! Все. Сиди здесь. – Мария указала собаке пальцем на подстилку и возвратилась к рыдающей Николь.
– Умоюсь, – поднялась с кресла гостья. – Собака, и та перепугалась моей хари.
Николь долго была в ванной, а вернулась хотя и без слез и умытая, но от этого постаревшая еще сильнее.
– Наливай!
– Николь, мы уже выпили две бутылки!
– А тебе жалко для любимой подружки? – Николь натянуто улыбнулась, и ее большие карие глаза стали еще печальнее. – Не жадничай, тащи вино!
Мария принесла еще две бутылки.
– Другое дело! Мари, теперь я вижу, ты меня не бросишь.
– Не брошу. Можешь не сомневаться, – весело сказала Мария, вынимая штопором пробку, нижняя часть которой, как и полагается для хорошего немолодого вина, была окрашена в темно-розовый цвет. – Давай послушаем радио. Что там происходит?
– Не надо радио, – остановила ее Николь, – я слушала. Немцы прут к Москве. Неужели вы сдадите столицу?
– Если и сдадим, то это еще ничего не значит. В прошлом веке уже сдавали.
– Кому? – удивилась Николь.
– Французам.
– А мы воевали с вами?
– Дремучая ты у меня, Николь! – рассмеялась Мария. – Помнишь, у вас был император Наполеон?
– Хм, кто ж не знает Наполеона?! Я даже была в Доме Инвалидов, где его гробница.
– Вот ему и сдавали Москву, а потом вы сдавали нам свой Париж.
– Я что-то не слышала, – озадаченно сказала Николь. – Ладно, давай еще выпьем.
На третьей бутылке они хохотали в голос. Все им было смешно: и огонь в камине, и возвратившийся в гостиную Фунтик, и маршал Петен, и де Голль, и их собственные пьяные лица. Потом они, обнявшись, плакали, потом пели то русские, то французские песни, и Николь даже пробовала плясать, как в кордебалете марсельской оперетты. На четвертой бутылке их потянуло в сон. Так и не одолев четвертую, они уснули на широком диване, не раздеваясь и даже не сняв обуви.