Том 7. Храм согласия
Шрифт:
Редкое в эти дни солнце внезапно ударило в замурзанные окошки коровника и разделило его десятком солнечных столбов, в которых заблестели и ожили мириады танцующих пылинок.
– Видишь – солнышко. Все будет хорошо! – сказал Алексей с чувством, не таясь скотниц, прошедших мимо них по широкому проходу между рядами стойл слева и справа. Раньше молодые скотницы хихикали, глядя на Алексея и Ксению, а теперь затихли и здоровались с подчеркнутым уважением, а может, и с белой завистью: какой молодайке не хочется ляльку? Нет таких. По крайней мере в те времена не было
А с Глафирой Петровной разговор получился в тот же вечер. Всегда так бывает: то ничего, ничего, а то все сразу! Как говаривал в таких случаях Витя-фельдшер: «Р-раз – и в дамки!»
«Опасный человек этот Витя-фельдшер – он про меня что-то понял, во всяком случае то, что я медик. Сам себя выдал, дурак! Хотя ненарочно, просто опыт сработал против меня – мой опыт. Оказывается, так тоже бывает. А Витя умный, лишь бы не стукнул куда…»
– Чайком побалуемся? – прервала невеселые мысли Алексея Глафира Петровна.
– Побалуемся. Через четверть часа они сидели за столом в большой комнате при свете пятилинейной керосиновой лампы и пили чай, искусно заваренный хозяйкой из сбора мелисы, мяты, душицы, листьев смородины.
– Хороший у тебя чай, Глафира, мне в него и сахарина не надо – вкус портить.
– Я тоже так пью.
Лампа чуточку закоптила, Глафира Петровна отрегулировала фитиль [43] . Электричество вырабатывалось на заводе, там же и потреблялось до последнего киловатта. А с лампой была красота – все видно около самой лампы, да и по всей комнате какой-никакой свет.
43
Люди, в домах которых были пяти – или семилинейные лампы, считались в поселке богатыми. Основная масса обитателей поселка освещала свои жилища коптилками на постном масле – завод-то, слава богу, гнал жмых из семечек подсолнечника.
– И че, братка? – взглянув на Алексея исподлобья, спросила хозяйка.
Алексей отметил, какие у нее глубокие, какие выразительные глаза – темно-карие, с влажным блеском, глаза страстной, еще не угасшей женщины.
Молча выпили по чашке душистого чая, Глафира Петровна налила Алексею вторую.
– Ни надоило в мовчанку грать? – В основном она говорила по-русски, иногда вставляла украинские словечки, а то и вообще переходила на «харьковский», то есть на совершенно вольную, ее собственную, смесь двух языков, с неправильностями как в том, так и в другом языке.
– Ни надоило?
Вопрос был ясен, с ответом дело обстояло сложнее.
– Надоело, – наконец проговорил Алексей, – надоело и в молчанку играть, и в дурака. Да, я не Леха-пришибленный и не твой братка Алексей Серебряный, как по паспорту…
– А хоть хто, ты помнишь?
– Раньше не помнил, а сейчас знаю. Адам Домбровский – главный хирург передвижного полевого госпиталя, капитан военно-медицинской службы. Ну и что?! А где этот капитан был всю войну, она без него
Опять закоптила лампа.
– Тю ты, и че каптить – сроду ни було. Пряма к разговору, не иначе. Дай-ка я хвителек подрежу. – Глафира Петровна прикрутила фитиль, ловко сняла полотенечком горячее стекло с лампы, перегнулась к комоду, взяла с него ножницы, подрезала фитиль, обрезок нагара сбросила Алексею в подставленную ладонь, и тот быстро вынес его из комнаты и выкинул в проливной дождь. Потом Глафира ловко надела стекло по месту, приоткрутила фитиль – лампа горела ровно, ярко.
– Какая ты рукастая!
– Ногов, считай, нет, так хочь руки при мне, – с удовольствием улыбнулась похвале Глафира Петровна.
В комнатке воняло обгорелым фитилем.
– Счас вытянет, дверь открой, – велела Глафира, – момент!
Алексей распахнул входную дверь, в комнатку ворвались шум дождя и свежий воздух, хотя и с холодком, но вполне терпимый, огонек в лампе поднялся и опустился.
Опять замолчали и молчали долго, тяжело.
– Дверь закрой – по ногам тянет! – распорядилась Глафира.
Закрыв входную дверь, Алексей решительно сел напротив Глафиры Петровны.
– Да, я не твой братка Алексей Серебряный, а сказать этого никому не скажу, хоть убей, иначе и тебе, и Воробью вот… – И он показал на пальцах решетку.
– То правда, – задумчиво сказала Глафира, – а в поселке врача нет… Мы тебя с оврагов привезли. Катька в дом втащила. Ксенька выходила, ты ей по гроб жизни обязанный.
– Я всем обязан. Толку что?
– Будет и толк. Скоро дитя родите?
– Думаю, в феврале.
– У нас и роддому нема, тики у Сименовке – двадцать пять километрив.
– Обойдемся своими силами.
– Вот и толк!
– Ксении учиться надо, она одаренная девочка. Буду за няньку.
– У нее и мамка, и бабка – нянек без тебя хватает. Я тебя тоже впомнила уже с полгода как. И твою молодайку – гарна дивчина. И хмыря усатого…
– Грищук Константин Константинович – хороший человек, начальник госпиталя.
– Налет был страшенный. Тогда мой загс сгорел – прямо в него бомба! И вас разбомбило. Кто-то погиб, а все уехали.
– Да, воронок там много и все глубокие, я их не раз осматривал, – сказал Алексей.
– А ты чуешь, она живая?
Алексей неуверенно пожал плечами и отвел глаза.
– Хочешь, на карты кину? – горячо предложила Глафира Петровна.
– Не надо. Ты лучше скажи: Витя-фельдшер меня не продаст?
– А он при чем?
– Показалось, он про меня что-то знает. Например, насчет того, что я медик, знает точно.
– Витя-фельдшер? – Глафира Петровна призадумалась. – Парень вроде хороший, семья у него вся в тридцать третьем перемерла, как у меня. А там кто его знает? Хорошие тоже сдают, всяко бывает – кого прижмут, кто случайно, кто от обиды, кто от дурного языка. Ногу он на финской потерял – это точно, я сама документы видела – на загс пришли. Жена его с другим спуталась, уехала, вот он с тех пор и холостякует. С Воробьем надо поговорить – это и его касается.