Том 7. Храм согласия
Шрифт:
Отец и сын Горюновы вернулись в заколоченный по окнам крест-накрест кусками почерневшего горбыля мертвый дом. Не выбежали на порог ни дочь и младшая сестренка, светловолосая сероглазая Зоя, ни жена и мать Матрена Максимовна.
Когда Горюновы увидели родной дом, то оба стали похожи на быков на бойне, которых завели в специальную колодку, вроде ярма, дали в лоб молотом, и они стоят шатаются… После этой подготовительной процедуры быки обычно валятся с ног, но Горюновы выстояли. А пока они приходили в себя, вокруг собрались соседки, поплакали и рассказали, что «спуталась» юная Зойка с фельдшером
Так что не Адама испугался Витя-фельдшер, когда проезжал мимо него на линейке Воробья, а крика мальчишек: «Горюновы приехали!»
Шли дни, а Горюновы не спешили с расплатой. Они выскоблили и вымыли капитально весь дом; на кладбище привели в достойное состояние могилы Матрены Максимовны и Зои; устроились на работу на комбикормовый завод – в литейный цех, из которого и ушли на войну; начали работать – все больше молчком, а если и случались с кем разговоры, то ни в одном из них они не обмолвились о Вите-фельдшере. Подарки, привезенные ими для жены и матери, дочери и сестры, отец и сын аккуратнейшим образом разложили на их кроватях – так они и лежали с тех пор. И самое удивительное – они не пили бражки, которой в поселке плескалось море разливанное. Сухой закон был у Горюновых – вот что пугало население, все находили поведение отца и сына очень странным.
Тугодумы были Горюновы, только и всего. Они просто еще не решили, что делать им с Витей-фельдшером. Тот даже хотел смыться в областной центр, но заводское начальство его не отпустило, не отдало ему никаких документов, в том числе паспорта, который он сам сдуру сдал когда-то на хранение в заводскую канцелярию, в сейф. Заводское начальство можно было понять, они даже не стали докладывать о просьбе фельдшера Семечкину: где взять другого фельдшера? Негде. Хотя по штату в таком поселке и врач полагается, хотя бы один, как минимум. Война закончилась, а мирная жизнь еще не наладилась, все жили надеждами на будущее, что в России дело привычное от века!
В среду 9 января 1946 года Иван Ефремович Воробей позвал в баню Алексея Половинкина. В три часа пополудни, пасмурным днем на грани раннего зимнего вечера, они и поехали на линейке Воробья – старались успеть к пересменке на комбикормовом заводе, к тому времени, когда моечное отделение и парилка были еще мужскими.
День стоял серенький, но видно было еще хорошо: и поселок с его почерневшими от осенних дождей домами, и петляющую с той стороны, за кладбищем, речку Сойку с ее темными водами, и само кладбище, плохо ухоженное, бедное, заросшее облетевшим к зиме кустарником.
– Надо бы тебе в учетчики перейти, Леша, – сказал Воробей.
– Зачем?
– Ну работа покультурнее, сколько тебе навоз грести!
– А мне нравится. С арифметикой у меня со школы неважно, а с коровами я душой отдыхаю – хороший народ.
Вдруг они услышали страшный крик, а там и увидели, как у кладбища, чуть в стороне от дороги, метрах в двухстах впереди каких-то двое мужчин что-то делают с третьим, уже лежавшим на земле. На такие случаи жизни у Ивана Ефремовича был пронзительнейший милицейский свисток, в него-то он и засвистел. Как ни странно, мучители бросили свою жертву и неспешной трусцой убежали в сторону кладбища, а там и схоронились где-то в кустах среди звездочек и крестов.
На
– Так, Ефремыч, ты придерживай кол и живую ногу, а я подниму его на линейку, – буднично сказал Алексей.
Сказано – сделано. В последние недели Витя так исхудал от страха, что стал совсем легкий.
– Поехали, Ефремыч, в медпункт, но не гони! – приказал Адам.
Отец и сын Горюновы вышли на дорогу и не спеша двинулись следом за линейкой.
– Горюновы, – сказал Воробей. – Их расправа.
– Вот эти?
– Ну.
– Большие у Вити перед ними заслуги? – спросил Адам.
– Подходящие. Ивана дочка, а Петра, значит, сестра… Ну он попользовался и бросил, а потом абортнул ее неудачно, не понимаю я в этом деле, но она умерла.
– Наверно, матку проткнул или вычистил плохо, – сказал Адам. – А в общем, от абортов умирают редко, если делает специалист и в условиях хотя бы медпункта. Маловероятно. Если кустарно – другое дело.
– Может, выпимши был, – сказал Воробей.
– А он любитель?
– Не особо, но с кем не бывает. Ну а мать ее, Матрена, с горя померла – это точно.
– Странно, – сказал Адам, – у него такой богатый инструментарий в медпункте – позавидуешь! Считай, все есть. Не повезло девочке. – Адам снял с себя фуфайку и прикрыл обнаженную часть тела Вити-фельдшера.
Скоро они подъехали к проходной завода. Воробей пошептался с охранниками – один открыл им ворота, а второй побежал в сторону медпункта, куда они и повезли Витю-фельдшера. Едва они подъехали к медпункту, охранник вынес оттуда брезентовые носилки с металлическими ручками.
Охранник и Адам подняли Витю с линейки, положили на носилки, внесли в медпункт, в котором было тепло и чисто.
– Сразу на стол! – скомандовал Адам, и они с охранником ловко переложили Витю на покрытый коричневатой клеенкой оцинкованный стол для осмотра хирургических больных.
Помимо фельдшера, в медпункте работала еще медсестра Надя-булка, но сейчас ее не было на месте, она уехала в областной центр за медикаментами и должна была возвратиться завтра.
Адам внимательно осмотрел внутренность стеклянного шкафчика с наклеенной бумажкой с надписью от руки: «Мидикаменты и инструменты». Почерк был красивый, женский, наверное, медсестра постаралась. Не зря хвастался Витя своим медпунктом: и инструменты, и эфир, и маски, и новокаин, и другие лекарства были в достатке, почти как в маленьком госпитале.
Первым делом Адам взял из стеклянного шкафчика большие ножницы и разрезал Вите штаны, трусы, голенища сапог. Охранник помог снять Витину амуницию и аккуратно убрал все в уголок.
– В сени вынеси – воняет! – велел ему Воробей.
Охранник послушно выполнил его просьбу.
Адам крепко вымыл руки со щеткой и надел резиновые перчатки.
– Так, теперь давай его на бок, ноги подогни, култышку отстегни, брось, – командовал охранником Адам, даже и не присматриваясь к нему, какой он: большой, маленький, толстый, тонкий? – Так, спасибо, нормально. А ты, Ефремыч, придерживай конец кола, чтоб не давил в месте ранения. – Адам, не торопясь, обошел больного, как поле боя. Заглянул в зрачки – увидел, что они сильно сужены. Потрогал лоб – холодный, в испарине. А лицо серое-серое и заостренное – типичная картина. Потом он занялся главным: стал осматривать сантиметров восьми в диаметре осиновый кол и место, куда он вошел.