Том 7. Художественная проза 1840-1855

Некрасов Николай Алексеевич

Фиорелло целый день пробегал по туринским улицам с кинжалом, отыскивая следы человека, погубившего его честное имя. Прошел день, прошел вечер — он всё еще искал его. Случайно наткнулся он на дом Нуньез де лос Варрадоса, увидел веревочную лестницу, брошенную с балкона, и, приняв ее за знак согласия своей любовницы, с радостию бросился вверх и очутился подле доньи Инезильи.

— Вор! вор! — закричала она, вскакивая и вырывая свою руку, которую он хотел взять.

— Что с тобой, Ханэта? — сказал он, всё еще не узнавая, с кем имеет дело, потому что в комнате, освещаемой только луною,

было довольно темно.

— Я не Ханэта, я внука гранда Нуньез де Варрадоса, — сказала гордо испанка. — Что тебе здесь надо? Ты пришел воровать… тебя схватят… ты будешь казнен…

— Vuestra grandezza! (ваше грандство) помилуйте… я не вор, я не за тем пришел. — Испуганный рыбак упал на колена.

— Нет пощады, нет пощады! Судьба не щадит меня… Ты задушил дона Фернандо! Ты задушил его! — воскликнула Инезилья, озаренная внезапной мыслию.

— Что?

Ханэта, с намерением удалившаяся из комнат госпожи своей, в то время возвратилась в гардеробную, думая, что уже пора прекратить беседу любовников.

— Фиорелло! — воскликнула она укорительно. — Ты здесь… Я тебе не подавала знака!

— Ханэта, — отвечал он мрачно, — меня называют вором, меня обвиняют в каком-то убийстве. Я невинен, Ханэта. Ты знаешь, зачем я пришел.

Ханэта бросилась к ногам своей госпожи.

— Простите его, простите меня! Он не вор… Я назначила ему свидание… Благословите наш брак, госпожа моя!

— Ханэта, — сказала Инезилья грозно, — ты предала меня… Твой любовник… если я захочу, он будет схвачен как вор и…

— Простите, пощадите, vuestra grandezza!

— Я всё прощу… я устрою ваш брак… Я осыплю вас золотом… только… он должен сделать мне услугу…

— Приказывайте!

— Клянитесь мне, клянитесь, что никто не узнает того, что я вам скажу, того, что вы должны теперь сделать…

— Я перекушу язык мой в ту минуту, когда мысль изменить вашей тайне заглянет в мою душу, — твердо сказал рыбак.

— Клянемся, клянемся! — подхватила камеристка. — Приказывайте!

Инезилья медлила. Силы ее истощались; дрожь пробегала по всему телу. Наконец она собрала последнее мужество и произнесла отрывисто:

— Здесь есть труп… или, может быть… всё равно, он не должен быть в моих комнатах… вы меня понимаете…

Она быстро оставила гардеробную. Как тень, слабая, умирающая, добралась по стене средней комнаты до своей спальни, заперла дверь, упала на колена и стала молиться…

Фиорелло и Ханэта долго стояли в недоумении.

— Ты должен спасти ее для меня, для нашего счастия! Ты должен спасти ее, Фиорелло! — сказала наконец камеристка.

— Где же труп? — спросил рыбак.

— Вот он! — отвечала она, указывая на женщину, переодетую в мужское платье, которая неподвижно лежала на полу и, при падении запутавшись в свой длинный плащ, была совершенно недоступна для взора.

— Я брошу его в реку! — сказал рыбак, взваливая на плечи бесчувственную девушку. — Я брошу его в реку, и, клянусь, никто вовек не будет знать, куда он делся и того, что здесь было…

— Да помогут тебе все святые исполнить клятву твою! — отвечала Ханэта. — От нее зависит наше счастие!

— Дай задаток, Ханэта, дай задаток!

Фиорелло нагнулся. Ханэта поцеловала

его, и они простились.

IV

Кинжал

Фиорелло шел с своей ношей к реке, рассуждая следующим образом:

— Ханэта меня любит, госпожа ее обещала дать нам денег… Но я не женюсь, покуда не убью проклятого хитреца, который погубил мою сестру; до тех пор я не могу быть спокоен и счастлив; соседи не пойдут ко мне на свадьбу. «Где твоя сестра, Фиорелло, где твоя сестра? — спросят они. — Умыл ли ты честь свою в крови ее обольстителя?» О святой Фабризио! помоги мне найти его! Кто он? И куда вдруг пропала сестра моя? Может быть, она кинулась в воду… Да, она была так огорчена. Бедная, бедная девушка! Я слишком напугал ее… Но зачем она переоделась в мое платье? Не пошла ли она предостерегать своего любовника? Всё против меня, родная сестра против моей чести! Нет, я не откажусь от мщения, хоть бы весь свет против меня! Зачем я люблю сестру мою? Зачем я не могу вырвать у нее тайны кинжалом? Грех, родная кровь ничем не смывается… Я люблю мою сестру, видит небо, как я люблю ее! И я отомщу за нее! Брошу скорей моего идальго… вот река… Брошу и побегу домой… не пришла ли сестра… Мне хочется ее увидеть… мне хочется обнять ее… — Фиорелло вошел в гондолу, которая была причалена у берега; но, желая подальше от края реки бросить свою ношу в воду, вдруг ему показалось, что труп пошевелился.

— Ты жив, идальго (дворянин), ты жив! — воскликнул он.

Крик ужаса вылетел из груди девушки, и она опять погрузилась в беспамятство.

— Ты жив! Слава всем святым, что ты вовремя пошевелился, идальго! Ты не можешь идти, идальго? Хочешь ли, я принесу тебя к себе, ты отдохнешь у меня. А, идальго? Ты не можешь говорить, идальго?

И рыбак молча понес свою ношу домой. Подходя к своему предместью, он заметил, что труп снова пошевелился. Фиорелло пошел во весь шаг. Наконец он внес труп в комнату и, положив его осторожно на постель, достал огня. Девушка открыла глаза и робко осматривалась кругом. Фиорелло подошел к ней.

— Брат!

— Сестра!

Оба восклицания вылетели в одно время. Но не одинаковое действие произвели они над рыбаком и его сестрою. Линора вздрогнула всем телом от ужасной мысли, которая мгновенно озарила ее рассудок. Фиорелло злобно захохотал и вскричал с диким восторгом:

— Теперь я знаю, кто он. Мне не нужна твоя тайна… Я знаю, знаю!

Рыбак продолжал хохотать от радости. Линора снова впала в бесчувственность.

* * *

Было очень рано! Ханэта только что проснулась. Сорильо вошел в гардеробную и спросил:

— Сестра спит?

— Да.

— А она?

— Кто она?

— Та девушка, которую я вчера оставил у твоей госпожи.

— Я не видала никакой девушки.

— Ты, видно, ничего не знаешь, Ханэта. Она должна быть вместе с сестрой.

— Не знаю. Я не была у моей госпожи: она заперла дверь своей спальни,

— Может быть, она там? — спросил Сорильо, указывая на дверь соседней комнаты.

— Не знаю. Я не была и там. Я боялась войти. Ночью тут слышался какой-то шорох… Я целый час творила молитву…